— А душа-то неспокойна, не на месте душа, — заметил Бориска.
— Верно, братуха! — Корней остановился возле брата, положил ему на плечо тяжелую ладонь. — Мало мне этого. Зри, какова келья у инока Корнея: темница, а не жилье! Казенная. Кто из старцев деньги собинные держит, тот келью сам выбирает и купляет. Те старцы в чинах: кто приказчиком на усолье сидит, кто вершит в черном соборе дела, а про келарей да казначеев и говорить неча.
Он наклонился к Бориске, зашептал в самое ухо:
— Не можно всю жизнь в простых иноках маяться, не хочу, чтоб на мне ездили. Чуешь?
— Чую, — пробормотал Бориска, — гордыня тебя одолела, братуха.
Корней отстранился, губы скривил в усмешке.
— Наслушался Неронова. Брось ты его, не ходи с ним — пропадешь.
— Это еще почему?
— Пойми же, — горячо заговорил Корней, — с Никоном бороться, что плетью обух перешибать. — Он выпрямился, прислушиваясь, выглянул за дверь, потом плотно притворил ее. — Я тут насмотрелся всякого и посему в благочестивых да смиренных веру потерял. Средь братии иные есть, ровно бараны. Крикни сейчас Неронов: «Прав Никон!» — половина за ним пойдет, потому как боготворят протопопа, не разумея за что. А все оттого, что неграмотных полно в обители, ни честь, ни считать не умеют, древние предания на слух повторяют.
Старший брат надолго уставился в окно, затем повернулся спиной к лампадке, лица его не было видно.
— Но мало быть грамотным, — продолжал он. — Кичимся православностью, вопим, бия в грудь перстами: «Соловецкий монастырь для всей Руси столп благочестия!» А что на деле? Кто больше урвет, тот и в князях. Эх, Бориска, видно, такова доля: с волками жить — по волчьи выть.
Бориску испугали чудные слова брата: монах, а такое сказывает. В смятении поднялся он с табурета, осторожно спросил:
— Веришь ли ты в бога-то?
Голос Корнея прозвучал глухо:
— Не знаю… Егда сюда пришел, денно и нощно молился. Войдя в грамоту, чёл книги древние, евангелия, жития основателей монастырских и много из тех книг постиг благотворного. Возомнивши себя всесведущим, стал брать слово на большом соборе, да окромя бесчестия от старцев соборных ничего не слышал; архимандрит меня плетью смирял дважды.
— Однако за что же?
— За то, что перечил старцам, напоминая им, бражникам, о заветах Зосимы и Савватия хранить благочестие да держать в сердцах своих страх божий.
Бориске не верилось, он недоверчиво покачал головой.
Корней стиснул ладонями лицо, провел ими от лба до подбородка.
— Опосля того отдали меня под начал старцу Герасиму Фирсову. Прославился сей чернец тетрадками своими о перстосложении. Я те тетрадки чёл, да умного в них отыскал мало, поелику[36] книг больше Герасима ведаю. Что толку исписывать бумагу изречениями из древних преданий, коли собинных мыслей нет!.. Однако время подошло — с Никоном сцепились. Тут-то и объявилась цена тетрадям Герасимовым. А сам он бражник и коварник[37] отменный…
Бориска присел рядом, погладил брата по спине.
— Бежал бы ты отсель, Корней. Давай-ко вместе! Делом займемся, будем, как батяня, суда строить.
Дрогнула братухина спина, напряглась.
— Сызнова государево тягло нести? Ныне на поборы не напасешься. Соборное Уложение поперек хребта всем легло. От него не токмо миряне, монастырь стонет. — Он понизил голос. — Слышал я, будто Никон супротив Уложения восстает…[38]
За окошком стемнело. Фитилек в лампадке горел крохотным огоньком кончалось масло.
— Неронов баял про конец света. Неужто скоро? — задумчиво произнес Бориска.
— Кто знает… То не нам — богу ведомо. А тебе еще раз советую: покинь Неронова, обманешься.
— Я слово ему дал. Провожу, куда идет, а там видно будет.
— Ну, гляди сам. Я ведь тебе ныне замест отца. Ежели худо станет, вертайся сюда, пособлю чем смогу.
Бориска помолчал малость, потом молвил:
— Что-то все у вас, в церкви, перепуталось. Сам-то ты кого держишься? Может, Никона?
Корнея было едва слышно.
— Хулят Никона, что многого требует от братии. А коли вдуматься, патриарх — вострого ума мужик. Шутка ли: зажать в кулаке всю церковь да вровень с царем встать! Не каждый такое сможет. И ведь как в сказочке: жил да был крестьянский сын Никитка Минич… А теперь? Сам великий патриарх, великий государь Никон!.. Мне судьба Никона покоя не дает. Иной раз вопрошаю себя хватило бы сил моих, чтоб достичь того же?
38
Никон действительно отрицательно относился к Соборному Уложению 1649 года, но единственно в той части, где оно запрещало духовенству приобретать вотчины и учреждало Монастырский приказ, ограничивавший судебные привилегии духовенства и власть патриарха Корней тщится видеть в Никоне защитника народных масс.