Выглянувшее солнце пригрело парня, и он незаметно задремал. Проснулся от сдавленного крика. Кричали там, в избе. Бориска вскочил, рванул дверь. Заперто. Приник ухом к притвору и услышал: за дверью кто-то тоненько плакал…
Милка лежала на лавке, укрытая тулупом, и растерянно улыбалась Бориске. Рядом прямая, как жердь, стояла Денисиха, держа в руках сверток. Подойдя ближе, Бориска разглядел в свертке красное личико с бессмысленными синими глазенками и чмокающим ртом.
— На, подержи сынка, батько, — сказала Денисиха, передавая ему сверток.
Неумело, негнущимися руками Бориска принял завернутое в белоснежный рушник крохотное тельце и поднес к распахнутой двери.
— Гляди на белый свет, сынок! Все дождь лил, а сегодня вёдро выдалось. Счастливый ты, Степанушко!
— Не сглазь, — слабым голосом проговорила Милка.
— На рожденье лучше доброе кликать.
— А почто Степанушкой назвал?
— Да как-то само вырвалось. Прадеда у него Степаном звали. Пущай будет Степанушкой.
— Ну хватит! — оборвала Денисиха, отбирая младенца. — Катись отсель роженице покой нужен.
На крыльце, облокотясь на перила, сутулился Денисов.
— День-то ведреной, да год непутевой, — как бы про себя пробурчал он. — Бают люди: опять со свеями[76] сцепились, попы конец света вещают. Что дальше станется?
Глава третья
1
Перед Николой зимним поехали Дементий с Бориской в Холмогоры за покупками.
Тяжелой рысцой, выгибая шею и встряхивая заиндевелой мордой, гнедой меринок выволок розвальни с заснеженной протоки Курополки на улицу и пошел гоголем по раскатанной, желтой от навоза дороге. Довольный Дементий подобрал вожжи и, оглянувшись на Бориску, усмехнулся в бороду.
— Ишь, черт сытый — чует путь. А ну, пшел!
Он кнутом огрел меринка, и тот с ходу взял в намет. Из-под копыт взметнулись комья снега. Розвальни помчались по кривой улице, заносясь на поворотах и вздымая полозьями снежный дым. Обогнали обшитый кожей возок — в окошке дверцы мелькнуло усатое с бритым подбородком лицо, видать, купчина иноземный. Мороз был крепок. Бориска цепко сжимал одной рукой боковину, другой придерживал воротник тулупа, прячась от леденящего встречного ветра. Мысли его были заняты тем, что купить Милке и Степушке.
— Э-эй! Сто-ой! Дементий! — Иванко Попов с костылем под мышкой переползал сугробы. Осадили.
— Куда гонишь, кум?
— К скобянику. Гвоздей да скоб надо.
— Эх и мерин у тебя. Огонь! Здорово, Бориска! Как живется у нового хозяина?
Бориска пожал плечами.
— Грех жаловаться.
— Стало быть, угодил ты Дементию.
— А что, — проговорил мастер, перебирая вожжи, — робит справно… Ты пошто с костылем?
— Так ведь… Словом, дело наше — воинское. — Стрелец взял под уздцы гнедого. — Заглянем ко мне. Есть что порассказать, давно не виделись. Да и зазяб я, как собака. Пойдем согреемся.
Дементий черенком кнутовища сдвинул на лоб треух, почесал в затылке.
— К скобянику надо. Может, в другой раз…
Но Иванко не отставал.
— Да плюнь ты, кум. Валяй поворачивай конягу. Я тут недалече.
— Ладно! — махнул кулаком Дементий. — Хоть и грешно в будний день гостевать, да у кума можно. Садись.
Попов свалился в розвальни, от него уже пахло водкой и чесноком.
— Эй-да, мило-ой!..
В сенях, приглушенно ругаясь, выдирали сосульки из бород и усов, обметали валенки тощим голиком, отряхивали тулупы. Вошли в избу. Пахнуло сухим дымом — изба топилась по-черному. Дым слоился под потолком, уходил наружу медленно из-за плохой тяги. Было сумрачно, закоптелые маленькие окошки едва пропускали дневной свет. Узколицая, с набрякшими подглазниками баба, жена Попова, согнувшись, шевелила кочергой в печи. Глянула на вошедших злыми глазами и ничего не сказала.
— Здорова ли, кума? — молвил Дементий.
Хозяйка забормотала что-то себе под нос.
— Не гунди! — прикрикнул стрелец. — Жрать подавай да пиво из погреба волочи. Аль не признала Дементия?
Сели. Хозяйка, полыхая недобрым взглядом, брякнула на стол деревянное блюдо с квашеной капустой и холодной говядиной, ушла за печь.
— С чего эго она? — кивнул ей вслед Дементий.
— Праздник, вишь, на носу, а для ей он вроде похорон. Первого нашего Николкой звали, — проговорил Иванко, пристально разглядывая посиневший ноготь на большом пальце. И вдруг что есть силы вдарил кулаком по столу: