2
Огромная тысячная толпа двигалась к Коломенскому по другой дороге. Разгоряченные, распаленные дракой в торговых рядах на Красной площади, неудержимые в выплеснувшейся наружу ярости ремесленники, солдаты, драгуны, рейтары, молодшие посадские и черные люди скорым шагом шли к государю требовать выдачи бояр-изменников, казнокрадов, отмены пятинной деньги. Среди них мелькали одинокие стрелецкие кафтаны, цветные купеческие однорядки. Купцов вели с собой силой. Одного такого в разодранной одежде с разбитым лицом поминутно толкали в шею. Он брел, спотыкаясь, но как только замедлял шаги, получал в спину тумак.
— Двигай, гнида! — кричали ему.
— Поглядим, как он у царя насчет медных денег говорить станет.
— Тоже, поди, скопил тыщи.
Купец стонал, охал, жаловался в тесную жаркую толпу:
— Ох, разорили!.. Ох, ограбили!.. Куда ж мне теперь?..
В ответ зло смеялись:
— Ништо, еще наживешь!
— Небось по сусекам-то пропасть добра всякого.
Купец хныкал:
— В лавке, в лавке все было, православные. А ее, почитай, по бревнышку раскидали…
— Да замолчь ты, душу твою!.. Надоел.
Впереди толпы семенил коренастый нижегородец Мартьян Жедринский. Из-за пазухи у него торчал конец свернутого в трубочку подметного письма. Жедринский о чем-то оживленно переговаривался с десятским Сретенской сотни, посадским человеком Лучкой Жидким.
Потирая вспухшую скулу, вполголоса ругался Провка Силантьев.
— Будет тебе, — подмигнул ему Лунка, — наша служба солдатская — головы не сносить. А щека…
— Ты вон куды гляди, — сказал Фомка, тыча пальцем в сторону.
Одновременно с ними к воротам Коломенской усадьбы подходила вереница людей, возглавляемая трясущимся на белом коне всадником.
— Мать честная! — воскликнул Лунка. — Да это никак князь Кропоткин наших ведет!
— Эге-гей, братцы! — заорал Фомка. — Шибче шагай, не то обгоним!
— Молодец Егорка, — проговорил Лунка, — поднял-таки товарыщей. Нашей силы прибавилось.
Когда подошли к воротам, капитан Кропоткин выехал вперед, напыжился.
— Солдаты полка Аггея Шепелева здесь?
Раздались редкие отклики:
— Тута!
— А чего надоть, князь?
Кропоткин подбоченился, выставил бородку.
— Приказываю встать строем на охрану дворца.
— Хо-хо-хо-о!
— Как бы не так!
— В шею его!
Капитан растерянно замолчал. Из-под железного шишака по запыленному лицу струился пот, пересохшие губы неслышно шевелились. Ему говорили солдаты, состоявшие под его командой:
— Уйди, князь, уйди от греха. Неровен час, зашибут насмерть.
Капитан уже не различал в толпе тех, кто пришел с ним, и с ужасом соображал: «Батюшки! Да как же это я опростоволосился?.. Ведь не я, они меня сюда привели!..» Чьи-то узловатые пальцы с грязными ногтями осторожно, но сильно взяли его за запястья, и он тут же выпустил поводья. Потом он уже не помнил, как очутился на земле. Мимо проходили, посмеиваясь, мужики, посадские люди, какие-то оборванцы, солдаты из его роты и роты капитана Панфилова. Князь стоял как оплеванный, и, когда наконец полностью осознал, что произошло, чувство стыда и детской беспомощности охватило его. Ничего не видя перед собой, он доплелся до ограды, прислонился лицом к холодному камню и, опустив голову, тихо заплакал…
Навстречу толпе спешил грузноватый седеющий боярин в шелковом опашне Стрешнев. Не отступая от него ни на шаг, придерживая короткие шпаги, двигались несколько урядников из полка Шепелева. Среди них выделялся своей громадной рыжей головой Кондратий Песковский — удрал-таки в Коломенское.
Боярин бесстрашно остановился перед толпой, развел короткие руки.
— Люди московские, ай случилось что?
Мартьян Жедринский, нехорошо усмехаясь, сказал:
— Ты, боярин, дурнем не прикидывайся.
Стрешнев сжал зубы, глаза беспокойно обегали толпу. Он и сам понимал, что задал дурацкий вопрос. Опустив руки, он уставился в рябоватое лицо Жедринского.
— К государю челом бить? Нет здесь государя. Уехал…
— Брешешь, боярин! — выкрикнул Нагаев. — Сей же час доложи царю, что московский люд желает с ним побеседовать.
Стрешнев отпрянул в сторону.
— Эй, стрельцы, ко мне!
— Я тебе покажу стрельцов! — из толпы вывернулся Лунка и с клевцом в руках бросился к боярину.
Стрешнев и урядники, толкая друг друга, кинулись в ворота, заперлись. В это время раздался крик:
— Государь тут, обедню стоит в Вознесенской!