От горшка с ухой, от противней с жарким потек по избе вкусный запах. Все трое потянулись к столу. Поп Леонтий возвел очи горе, наскоро прочитал молитву, благословил трапезу. Уселись. Игнашка с Сидором нажимали на пиво, поп Леонтий цедил квасок, заедал жареной рыбкой, шумно обсасывая косточки…
Игнашку все мучило, почему священнику вздумалось отсылать его служить кому-то. Однако помалкивал, знал, что, только начни спрашивать, старик взбеленится, отругает, еще и плетью может огреть. А плетка у отца Леонтия крученая и всегда при себе.
Поп Леонтий расчесал бороду, выгреб рыбьи кости.
— А ну-ка, чада мои, поведайте, кто из священнослужителей ныне у архимандрита в чести.
Игнашка еще рот раскрывал, а Сидор уже:
— Окромя Геронтия, быть некому. Даже тебе, отец Леонтий.
У попа сделалось скорбное лицо.
— Ох, верно баишь, Сидор. Хучь я и духовный отец архимандрита, а не мне почет. Истину баишь, сын мой. Бывало, при отце Илье, царство ему небесное, жили припеваючи. Строг был Илья, непереносен порой, да нас, стариков, жаловал. Теперя же младые иноки в чести, безнравственные бражники. Старую веру забывают, того и гляди станут служить по новым служебникам. А надоумливает на это архимандрита черный поп Геронтий.
— Полно, так ли уж? — усомнился Сидор.
Поп Леонтий недовольно сверкнул глазками.
— Ведаю доподлинно, потому как яз есмь духовный отец владыки. Возвысился Геронтий над всеми нами. А кто он был до пострига? Обыкновенный подьячий чебоксарский. Сидючи в приказах да в губных избах, учился лукавству. Заносится златоуст своей грамотностью, тщится нашего брата за пояс заткнуть, в уставщики попал. Ты говоришь — «полно»! Вот погодите, возьмет он весь монастырь за глотку, наплачетесь, обратит он вас в никонианскую веру…
Игнашка переводил выпученные глаза с отца Леонтия на Сидора, его так и подмывало сказать свое. Наконец не выдержал:
— Надо с Геронтия спесь сбить!
— Молчи! — цыкнул на него поп Леонтий — Молчи! Ты меня слушай, а сам нишкни.
Игнашка захлопнул рот, вобрал голову в плечи.
— Так-то лучше, — сказал отец Леонтий, — завтра чуть свет явись пред старцем Савватием, пади в ноги и проси слезно: служить-де у отца Левонтия боле невмоготу, замучил вовсе. Клепай на меня. Да с умом клепай-то. Чуешь? Языка особо не распускай. Проси, моли келаря, пущай сам али другой властью поставит тебя на службу к Геронтию.
Игнашка в волнении опорожнил ковшик пива, обалдело заявил:
— Ну уж дудки! Чего я у Геронтия не видал?
Поп Леонтий удрученно покачал головой.
— Дал бог помощничка…
— Да я…
— Молчи, дурак! Так надо.
— Дак ить я…
— Плеть возьму, Игнашка, коли еще какую дурь ляпнешь!
Пономарь присмирел.
— То-то. Уйдешь к Геронтию, станешь служить ему честно. Прикинься овцой, исполняй все, что укажет, добейся милости. А меня избегай.
Игнашка хлопал белесыми ресницами, поп Леонтий продолжал, жмуря глазки:
— Но помни, ежели меня слушать не станешь, быть тебе биту. Все, что от тебя потребуется, через Сидора передам. Уразумел?.. А ты, Сидор, веди речи меж мирянами по-тонку, намекай, что, мол, Геронтий хочет служить по-новому, случая ждет, надо следить за ним позорче.
Сидор покачал головой.
— Многим люб Геронтий, потому не станут меня слушать.
— Надо, чтобы слушали. Вода и камень точит. Зарони искру сомнения в людях, и она даст плоды скорые. С одним тайком поделишься, с другим, с третьим — глядишь, люди призадумаются, а там и сами начнут твои басни перепевать. Нет ничего проще, как испачкать человека, — попробуй-ка потом, отмойся…
«Ох и стерва старикашка! — думал Хломыга, слушая попа. — Черт меня дернул связаться с ним. Улестил, деньги давал. Из-за них, из-за денег окаянных, теперь вот пляши под его дудку, черни людей. Ох, закрутила меня судьбина, дальше некуда».
— …И вот еще что, — журчал поп Леонтий. — За Никанором присмотреть не мешало бы — больно уж тихо живет бывший царский духовник, незазорно, мне такие тихие не по душе.
— Отец Никанор — старец благочестивый, содержит себя в большой строгости, — проговорил Хломыга, — но, коли уж тебе свербит, последить можно. Есть у меня на примете один человек, да за здорово живешь палец о палец не ударит.
— А ты посули, посули. Очень мне хочется знать, что у отца Никанора на уме.
— Посулить-то можно… — Сидор почесал в затылке, сощурился насмешливо: — Самого-то тебя небось отец Никанор к себе не допущает?
— «Не допущает, не допущает», — забрюзжал поп Леонтий. — Твое какое дело? Ладно уж, за мной не пропадет. Расстарайся, Сидореюшко. А что с Геронтием делать, я знак подам.