— Напугал, бес! Потише не можешь?
— А я уж подумал, не помер ли у меня хозяин. — Фатейка опустился на колени, полез под кровать, вытащил оттуда мягкие оленьи туфли. — На-ко, надень, застынут ноги-то.
Отец Никанор уложил послание в шкатулку немецкой работы.
— Ты, Фатейка, поди-ка сейчас в кельи да передай дьякону Силе, братьям Корнею и Феоктисту, что после вечерни буду я молиться в приделе Иоанна Предтечи, в соборе…
Это было привилегией, купленной за деньги, — молиться в приделе собора, когда в том станет нужда. Поднимаясь по крутой лестнице, выложенной в толще стены, отец Никанор услышал внизу какой-то шорох. «Крысы», подумал он и продолжал подъем, осторожно нащупывая носками каждую ступень…
В приделе могильная тишина. Чуть теплится огонек в закопченной лампаде, освещая слабым светом лик мученика. Остальные иконы в тени.
Отец Никанор прислонился к косяку решетчатого узкого окна, сильно потер лоб и стал ждать.
Вскоре появились иноки, молча остановились посреди придела. Отец Никанор заговорил, словно продолжая прерванную беседу:
— Протопоп Аввакум пишет: Никону готовят судилище, однако на Москве вновь смутно, поборники истинной веры отринуты от церкви. Еще не забыт медный бунт, и народ обретается в страхе. Знамя же старой веры упало, и некому его подхватить. И я, человек смертный, подобный всем, потомок первозданного земнородного, скорблю о том. Но наступила пора вступить в борьбу соловецкой обители, вспомнить благодатные деяния архимандрита Ильи и завершить славное дело, иначе беззаконие опустошит землю и злодеяние ниспровергнет престолы сильных.
Бледный долгоносый инок с густыми сивыми бровями, нависшими над глазами, как крыша, сказал:
— А разве сейчас монастырь не стоит твердо в старой вере, ужели станем сомневаться в деянии архимандрита Варфоломея и черного собора?
Цепко ощупывая чернеца взглядом, отец Никанор проговорил:
— В том не приходится сомневаться, но запомните мои слова: пройдет совсем немного времени, и Варфоломей отречется от истинной веры и от вас всех. Так-то, брат Феоктист.
— Но это нужно доказать, — упрямо молвил монах.
— Неужели мало того, что Варфоломей был поставлен в архимандриты никонианской духовной властью. Дьякон Сила, не он ли велел тебе служить по новым богослужебным книгам?
— Да, было так, — подтвердил дьякон, — но я того не сделал и назвал его еретиком при всех священнослужителях.
— Вот видишь, Феоктист, — мягко произнес отец Никанор, — зря усомнился ты в моих словах.
— Однако что можем сделать мы одни?
— Верно, — поддержал Феоктиста Корней, — без бельцов, без мирян, без крестьянства вотчинного нам не обойтись.
— Наступает пора будоражить людские умы. Возьмите всеоружие — ревность свою, облачитесь в броню — в правду, возложите на себя шлем нелицеприятный суд, поднимите непобедимый щит — святость, и изострит, как меч, свой строгий гнев господь, и мир ополчится с вами против безумцев.
— Значит, будут жертвы, — произнес Корней.
— Будут, — уверенно сказал отец Никанор.
— И нельзя без них обойтись? — задумчиво проговорил Корней.
— Вспомните, сколь кровавой и жестокой была борьба католиков и гугенотов у франков. А война в Англии? Ведь аглицкие протестанты убили до смерти своего короля Карлуса, потому что тот похотел просить помощи у католиков.
— Если открыто выступить сейчас, — твердо сказал Корней, — то у нас получится то же самое, только головы-то полетят наши.
— У архимандрита много людей, сила окажется на его стороне, — двигая густыми бровями, заявил Феоктист.
Отец Никанор тихо улыбнулся.
— Рано. Рано говорить о том, у кого сил больше. Не время. Наперво не мешайте тем, кто высказывает недовольство настоятелем. Когда охотятся на крупного зверя, вперед выпускают свору собак.
— Это нечестно, — заупрямился Корней, — в открытой борьбе охотник выходит на зверя один с рогатиной.
Отец Никанор укоризненно покачал головой.
— Брат Корней, ах, брат Корней, мне ли не знать твоих тайных помыслов… Ведь тебе скоро предстоит славно потрудиться на благо обители и преумножение ее богатств, а потому не выбирай дорог для достижения цели, ибо все они хороши.
Дьякон Сила, стараясь говорить вполголоса, прохрипел:
— Скоро Варфоломей уезжает в Москву, а я прослышал, что против Геронтия затевается заговор.
— Надо помешать, — решительно заявил Корней.
Отец Никанор пожал плечами.
— Как хотите, дело ваше. Но я не стал бы вмешиваться. До времени должны мы оставаться в тени. Мы поклялись не выдавать наших замыслов ни словом, ни делом.