— Господом богом прошу сказать, где Бориска! — оборвал старца Корней.
— А ты горяч и невоздержан, инок. Горячность твоя — враг твой. Из-за нее и пришлось тебе томиться в тюрьме. Сдерживать надо чувства свои… Где сейчас твой брат, я не знаю, но ежели внял он моим советам, то, наверное, варит соль на солеварнях в Колежме.
— В Колежме… — повторил Корней и вдруг вспомнил: — Да ведь там!..
— Что там? — мягко спросил отец Никанор.
— Нет, ничего, — замялся Корней.
В Колежму был послан приказчиком Феофан, и Корнею вскоре стало известно, что какие-то работники крепко избили Феофана за то, что приставал он к мужней женке. Называли даже имена разбойников — Нил и Бориска — и говорили, что оба скрылись куда-то… Значит, снова затерялись следы братнины, но он жив, слава богу, и, сам того не ведая, посчитался с Феофаном и за него, за Корнея.
— А ведь ты у меня ни разу не был, — заметил отец Никанор, — книги читаешь?
— С превеликой охотой.
— Приходи, у меня их много, — и отец Никанор, спустившись с валуна, неспешно пошел прочь.
После этой встречи Корней часто заходил к Никанору, но от бесед с ним уклонялся, брал книги, возвращал прочитанные и быстро уходил, пока не припер его бывший архимандрит к стене.
— Послушай-ка, брат Корней, — сказал он как-то, — не спеши уходить. Ты уже прочел немало книг, а что уразумел в них?
— Я не хочу ни говорить, ни спорить о вере, — решительно заявил монах.
— Но я как раз и не спрашиваю тебя о том, какой обряд должны предпочесть православные.
— И жизнь и книги говорят об одном, — подумав, молвил Корней, — богу богово, кесарю кесарево, и незачем роптать на судьбу.
— Страшна подземная тюрьма соловецкая, — после некоторого молчания проговорил отец Никанор, — любого сломить может. Одни становятся после нее предателями, другие стараются уйти от суеты мирской, закрыть глаза и заткнуть уши, но мало кого ожесточают ее сырые стены.
Корней угрюмо молчал, но в душе поражался необыкновенной прозорливостью старца.
— Тебе ненавистен архимандрит Варфоломей, — очень тихо сказал отец Никанор и поднял руку, останавливая Корнея. — Ты ненавидишь его за предательство, за то, что он оказался хитрее многих, в том числе и тебя, за то, что он бездарный настоятель, а жестокость и трусость его не знают границ. Ведь так, брат Корней?
— Так, — прошептал, разлепив сухие губы, чернец.
— Не наполняется ли сердце твое страданием, когда ты зришь, сколь много разорения приносит вотчине бездарное правление архимандрита Варфоломея?
— Мне горько это видеть.
— И ты молчишь…
— Молчу, — согласился Корней.
Отец Никанор поднялся с кресла, скрестил на груди руки и зашагал по келье из угла в угол. Внезапно он остановился перед монахом и пристально глянул на него.
— Что б сказал ты, если б узнал, что недалек тот час, когда найдутся люди, способные возглавить братию, потребовать к ответу тирана и изгнать его за монастырскую ограду?
Корней все понял, взгляд его оживился.
— Неужто… Господи, неужто ты, отец Никанор, свершишь это славное деяние? Коли так, тебе не найти более преданного и верного помощника, чем я. Я пойду с тобой до конца и, если понадобится, до дна изопью горькую чашу позора.
— Да будет так! Но скажи мне, что движет твоим желанием: месть Варфоломею, стремление преумножить силу и славу соловецкой обители или обыкновенное корыстолюбие.
— И то, и другое, и третье, — твердо сказал Корней, — я верю в свое предназначение.
Старец приподнял брови.
— Ну что же, — проговорил он медленно, — по крайней мере честно и открыто. Редко приходится слышать столь прямой ответ. В свою очередь, я обещаю сделать для тебя все, что будет в моих силах. А теперь помолимся господу, дабы укрепиться в своих силах и помыслах…
4
Помер старец Гурий, известный своими пророчествами, кои нет-нет да и возвещал миру, и синяками, которыми щедро награждался за чрезмерно длинный и острый язык.
Останки умершего были перенесены в храм Благовещенья, что над Святыми воротами, и туда на заупокойную молитву валом повалили слуги монастырские и трудники. Не только жажда воздать последнюю дань умершему влекла в храм толпы простых людей. По монастырю распространился неизвестно кем пущенный слух, будто службу готовил уставщик Геронтий и, пользуясь отъездом из обители архимандрита, велел править заупокойную литургию по новым служебникам. Потому всяк торопился в церковь, чтобы убедиться в святотатстве и покарать отступника.