Над обителью плыл заунывный погребальный звон, хрипло кричало воронье. Церковь была полна народа. Несмотря на холодный февральский день, в храме от великого стечения людского стало душно и жарко. Стояли плотно, во все глаза следили за каждым жестом священников, вслушиваясь в каждое слово дьякона.
Наконец дьякон Иов, растворя огромный рот, в котором шевелился толстый красный язык, стал читать Евангелие. В толпе ахнули: Евангелие лежало на аналое, не покрытом пеленами, не было и свечи. Но когда дошла очередь до заамвонной молитвы и пономарь со святыней так и не появился из алтаря, стены храма дрогнули от негодующих воплей:
— Никониане проклятые, службу казите!
— Пономаря сюда, Игнашку!
— Дьякон, покажи служебник, по коему службу ведешь.
— Ой, братья, новой служебник-то, но-о-овой!
— Пономаря давай!
Несколько человек из первых рядов, сбив с ног священника, бросились в алтарь и выволокли оттуда Игнашку-пономаря.
— Отвечай, сукин сын, пошто святыню не вынес!
— Где-ка пелены к Евангелию?
Игнашка висел на руках дюжих мужиков, дрожал всем телом, под глазом у него расплывался и рос лиловый синяк, из носу текла сукровица.
— Говори! — гаркнул один из мужиков и треснул пономаря по уху.
— Ни при чём я, братья! — завизжал пономарь. — Так Геронтий велел!
— А-а-а! Геронтий! — ревела толпа. — Давай его!
Сшибая друг друга, метались по церкви, искали Геронтия, но он исчез. Опрокинули аналой на лежащего в беспамятстве священника, дьякона Иова спустили с лестницы.
— К келарю! К келарю Савватию челом бить! — кричал Сидор Хломыга, размахивая тяжелыми, как молоты, кулаками.
— Ищите Геронтия! — вопил страшенного вида, весь обросший цыганским волосом мирянин Гришка Черный.
— Геронтий у келаря, — запыхавшись, произнес Федотка Токарь, — заступы ищет, иуда.
— К келарю-у-у!
Зажав под мышкой книгу, Корней медленно брел по двору от трапезной, когда на него налетел Хломыга.
— Эй, чернец, идем с нами. Уставщик Геронтий по новым служебникам велел службу править. Ужо ему покажем!
Геронтий… Просил не мешаться в это дело отец Никанор. И все-таки Геронтий — мудрый чернец и всегда может пригодиться. Прибавив шагу, Корней пошел за толпой.
Пробиться к келарю было трудно. Кругом стоял шум, в келье Савватия Абрютина ругались. Визгливым голосом божился Игнашка-пономарь, поносил Геронтия и кричал, что делал все так, как велел ему монастырский уставщик. Смуглое худощавое лицо Геронтия нервно дергалось, он что-то возражал, но его не было слышно. Орали трудники, звали побить уставщика.
— Каменьями его, стервеца!
— Бей никонианина!
— Братья, стойте твердо! Стойте твердо!
«В чем стоять твердо? — думал Корней. — Вот ведь бестолочь какая. Но Геронтий здесь явно ни при чём. Дело рук попа Леонтия это».
— У-ув-ва-а-а! — ревела толпа. Через нее продирался Геронтий, без скуфьи, волосы всклокочены, на лице ссадины, кровоподтеки. Его били в шею, в спину, пинали ногами.
— Еретик!
Геронтий вырвался. Взгляд его карих глаз на миг встретился со взглядом Корнея, и чернец увидел в них животный страх и немую просьбу о помощи, но тут сильный удар бросил Геронтия на пол. Он проворно вскочил и побежал к выходу, толпа за ним. Люди спотыкались, падали, ругались, и вся эта орущая, неистовствующая куча народу вывалилась на монастырский двор.
Геронтий бежал прихрамывая, утопая по колено в сыром снегу. Вслед ему летели камни. Его догоняли двое: один — Сидор Хломыга, другой — Гришка Черный с дубиной в ручищах, но уставщику удалось проскочить в сени своей кельи и захлопнуть дверь перед носом преследователей. Зазвенели оконные стекла под градом камней.
Федотка Токарь сбегал в заход и вернулся, неся на длинном черенке ведро, наполненное дерьмом. Подбежав к келье Геронтия, он вывалил содержимое ведра в разбитые окошки сеней. Потом стал кривляться перед дверью, понося последними словами несчастного уставщика. В толпе хохотали, свистели…
Корней осторожно положил книгу на снег, подошел к Федотке, ухватил за ворот и дал по шее крепкого леща. Трудник покатился с крыльца. Свист и гогот смолкли.
— Ну ты, монах, — угрожающе проговорил Хломыга, надвигаясь на Корнея, — ты не замай, а не то знаешь… — И показал обросший рыжим волосом кулак.
— Худо человеку, егда один остается и весь мир против него, — сказал Корней. — А ты бы поведал народу, сколько получил за свою шутку. Отвечай, Сидор, какими деньгами платил тебе поп Леонтий!
— Иди ты к черту, монах, — угрюмо проговорил Хломыга, однако отступил на шаг.