Таким образом, конфуцианцы из «Янь те лунь» стремились ввести партикуляризм в право по двум линиям: учета воли обвиняемого при вынесении приговоров и подрыва принципа коллективной ответственности путем освобождения от нее родственных и соседских групп. Эти идеи в определенной мере повлияли на «конфуцианизацию» законов и судебной практики при Хань[361].
Реконструкция правовых воззрений «сановника» и «императорского секретаря» обнаружила сходство с конфуцианскими взглядами в вопросе о соотнесении наказаний (законов) с сезонами. «Сановник» считал, что «осень и зима... подходят для применения наказаний» (см. выше, с. 62), а карательную войну рассматривал как действие «того же рода», что природные явления осени — «листопад» и «осенний иней»[362]. Указав, что элемент «металл» рождается от «огня» (ср. выше, с. 76), он добавил: «Наказания, наносящие и не наносящие увечья, налагаются мало, поэтому [только] «пастушья сумка да озимая пшеница умирают летом»»[363]. На его взгляд, природным образцом для редкого применения наказаний государем в сезон, связанный с ян, служат созревание и «смерть» пастушьей сумки и озимой пшеницы: они гибнут не осенью, как другие растения, а летом. В отличие от конфуцианцев «сановник» смотрел на четыре сезона и на инь и ян как на равноценные, но акцентировал значение осени и зимы, начала инь и наказаний (см. выше, с. 62). Как и «знаток писаний», «императорский секретарь» определял «указы» как средства «наставления», а «законы» как орудия наказания[364], но не соотносил их с разными сезонами и не пытался связать указы с ян.
В отличие от конфуцианцев чиновники подчеркивали, что для избавления от преступности опора на нравственность недостаточна, «а законами о наказаниях через увечье можно остановить насилие. Мудрый царь основывается на законах»[365]. Их концепция управления отличается значительно меньшим персонализмом, чем конфуцианская, опирающаяся на качества совершенной личности монарха — его силу дэ, человеколюбие, справедливость и т. п. «Императорский секретарь» заметил, что «если [у правителя] нет ни закона, ни положения, то... даже достойный человек не мог бы добиться устроения...»[366]. Иными словами, на его взгляд, устроение невозможно без института, отчужденного от личности лидера; такой институт предполагает ее несовершенство, восполняемое внешними по отношению к ней факторами. «Императорский секретарь» подчеркивает, что, как правило, приходится управлять государством и учиться конфуцианской премудрости, обходясь без помощи совершенных личностей типа Чжоу-гуна и Конфуция; помогает институт права: «если в правленьи небольшой изъян, можно преградить [путь его развитию] законами и указами...»[367].
Эти мысли были соотнесены нами с легистской традицией отношения к «закону» как идеальному стандарту, с чьей помощью можно давать безошибочные оценки в противоположность ненадежным субъективным оценкам большинства правителей. Как указывается в «Шан-цзюнь шу», лишь такая выдающаяся личность, как Яо, может распознать достойного человека, не пользуясь образцом, но Поднебесная не состоит из одних только Яо. Прежние цари понимали, что не надо полагаться на личные суждения и предвзятые оценки, и установили законы, выявив этим различия между людьми; соответствовавшие норме награждались, вредившие государевым интересам наказывались[368]. Хань Фэй добавляет к «закону» «метод» (шу [125]): «Пусть средний правитель придерживается закона и метода, неискусный плотник придерживается циркуля, наугольника и [мер длины] чи [126] и цунь [127] — и они не ошибутся ни разу в десяти тысячах [случаев]»[369]. С легистской точки зрения, закон ставится выше личных оценок среднего (а по мнению Хань Фэя, также выдающегося) монарха. Закон рассматривается как стандарт, подобный мерам веса и длины и идеально воплощающий монарший универсализм. Опора на стандарт компенсирует несовершенство личности монарха. «Сановник» и «императорский секретарь» разделяют этот взгляд. Они уподобляют закон такому стандарту, как плотничий шнур, устроение народа — отесыванию дерева, наказания — топору. «Сановник» считает, что «устроение простолюдинов подобно отесыванию [дерева] знаменитым плотничьих дел мастером; он делает это топором... и если дерево соответствует [линии, отбитой] плотничьим шнуром, он прекращает [рубить]... кто занимается устроеньем, пользуется законом». На его взгляд, искусными в применении законов были «жестокие чиновники» времени У-ди[370].
361
См.: ХШБЧ, гл. 67, с. 4458; гл. 74, с. 4684; ХХШ, гл. 26, с. 400; гл. 39, с. 577; Hulsewe 1955, т. 1, с. 137-138; Kroll 1970, с. 325-327; HFHD, т. 2, с. 224-225 и пр. 10.1. Более подробно первая часть этого раздела изложена в ст.: Кроль 1980, с. 145-155.
363
ЯТЛ, гл. 54, с. 336; ср.: ХНЦ, гл. 19, с. 173. Утверждение, что озимая пшеница родится осенью, пастушья сумка — зимой и обе умирают летом, встречается в «Хуайнань-цзы» в контексте теории о победе одного над другим «пяти элементов» — «дерева», «земли», «воды», «огня» и «металла» (см.: ХНЦ, гл. 4, с. 36). Не исключено, что «сановник» (как и Дун Чжун-шу) сочетал в своих взглядах теории о «пяти элементах», и «порождающих», и «побеждающих» друг друга.
370
См.: ЯТЛ, гл. 59, с. 368; ср.: ЯТЛ, гл. 56, с. 356; гл. 14, с. 99; ДФ (Хань), с. 193-195, 176.