В четыре шеренги, по четверо в ряд, — все в одинаковых зеленых шинелях, в обмотках и стальных шлемах, с карабинами через плечо, выстроились в полной готовности стрелки пулеметной роты.
— Парень не связан, — кричит Берглехнер.
Шпирауге пожимает плечами: собственно, это не нужно. Но Берглехнер настаивает на соблюдении порядка, и Гриша, не говоря ни слова, разрешает унтеру Шмилинскому перевязать ремнем от походного котелка его заложенные за спину руки.
«Это хорошо для выправки, — думает он. — Когда руки за спиной, грудь выдается вперед».
И он бросает суровый взгляд на всадников, у которых иная манера держаться, чем у пожилых, бывалых немцев, которых он знавал до сих пор. Затем он оглядывает молодых стрелков: зоркие, хладнокровные парни, думает он. Два ряда впереди, два ряда позади, он — посредине.
Шествие двинулось. Оба фельдфебеля на лошадях тоже трогаются с места. Впереди — Берглехнер, Шпирауге собирается замкнуть шествие. Но Берглехнеру это не улыбается, ему хочется быть в обществе, разговаривать.
И таким образом старая спокойная Лиза тоже оказывается во главе процессии. Берглехнер, уже побывавший с рапортом у ротмистра Бреттшнейдера, берет на себя команду:
— Отделение, вперед!
Отряд движется мерным шагом, разбрызгивая талый снег по широкой улице. Они обойдут центр города и окраинами доберутся до места казни.
Гриша смотрит прямо перед собою. Линия шлемов — если смотреть на нее сзади — словно серый, стального цвета, равномерно колеблющийся щит.
Ременное снаряжение коричневато-серое, заново отлакированное, обмотки, зеленые штаны, тщательно смазанные ботинки на шнурках и на уровне шлемов четыре дула. И дальше впереди та же картина, то уходящая из поля зрения, то снова видимая — в такт маршировке.
Всем известно место, где в Мервинске совершаются казни. Оно вне черты города, в восточном направлении, по пути к форту, окрещенному «мозолью Лихова», — прежде это был пробитый в холме карьер для добычи гравия, его отвесная стена — самой природой созданный стрельбищный вал, а ровное место внизу довольно удобно для выстраивания.
Вересьев приказал кучеру дожидаться у своего дома — авось злополучный поп еще подоспеет на санях. В ту же минуту Шпирауге подумал про себя: духовник придет прямо на место казни. Но вот показался верхом на лошади фельдфебель Понт: в шлеме, перчатках, шинели артиллерийского образца, с тремя знаками отличия, он спокойно приближается, отдает честь. Остальные, после нескольких фраз, тоже прикасаются к краям шлемов руками в перчатках. Легкой рысью они обгоняют небольшую процессию, которая движется, не останавливаясь. Понт позади, двое первых — опять во главе шествия.
Горожане, вышедшие подышать воздухом и погреться на ярком солнышке, слоняются по тротуарам, обдаваемые брызгами, которые вылетают из-под сапог солдат, шагающих по талому снегу.
Весь отряд следит за своей выправкой. Оба фельдфебеля держатся, как офицеры, — глаза они устремили вперед, мимо ушей лошади, никого не замечая. На Складской улице — шушуканье, шепот. Женщины осеняют себя крестным знамением, прохожие, раскрыв рты от испуга, оцепенело глядят на одиноко шагающего со связанными руками русского с георгиевским крестом.
До этого момента жители Мервинска ничего не знали об унтере Грише. Но, как окажется впоследствии, это шествие по Мервинску, по окраине города, создало ему известность и славу, ибо еще до наступления вечера во всех семьях, среди евреев, католиков и православных, о деле Гриши уже было известно все вплоть до мельчайших подробностей. Газеты в городе не было, тем усерднее передавались слухи из уст в уста.
Гриша шагает, стараясь смотреть то вправо, то влево от невыносимой серо-стальной линии и маленьких черных ружейных дул, — на дома, где живут такие же бессильные, как он, люди. Он дышит полной грудью, К своему удивлению, он вдруг перестает ощущать страх, который, как ему казалось раньше, вот-вот задушит его. Он вглядывается в окружающие предметы, спутники земной жизни.
Вот вывески с обозначением товаров, которые люди растаскивают в свои норы. Вот четырехугольные входы в эти норы, вот окна с крестами и небольшими двойными рамами, между которыми лежит мох. Вот у дверей пороги, через которые переступают люди, пороги — деревянные, каменные, из гладких шлифованных плит. Из труб подымается дым, точно развеваются бледно-серые флаги; с крыш бегут потоки воды, то стекая ручейком, то падая золотыми каплями, а за последними домами на просторе опять веет ветер. Каждый шаг мчит вперед, вперед. По белой дороге шагает, позвякивая, единая движущаяся масса — многоголовая, многорукая. Со связанными за спиной руками, в коричневато-серой шинели, шагает вкрапленный в эту массу одинокий солдат.