Раньше я думала, что поцелуи – это нечто нежное. Но то, как это делает Чарушин… Он грубый, агрессивный, жадный, наглый, неудержимый… Сумасшедший!
Не знаю, где нахожу силы, чтобы увернуться от него в этот раз. И снова сбегаю. Слышу, как он следом несется. Не уйти мне. Никак.
Разворачивает. Скручивает. Обволакивает.
Глаза в глаза.
Надрывное биение сердца. Дышать невозможно. Колотит до сих пор, не отпускает. Напротив, с каждой секундой этого контакта усиливается напряжение.
– Я сказала, оставь меня… – но в моем голосе совсем нет решительности.
– Поздно. Ты не оттолкнула меня, – укоряет, тяжело и хрипло дыша.
– Только потому, что не хотела портить свой первый поцелуй!
По лицу Чарушина скользит какая-то тень. Мускулы дергаются. Взгляд становится интенсивнее.
– И все? А второй раз? – давит интонациями.
– Не хотела портить второй!
– Да блядь… Твою мать, Дикарка… Тогда не испорти и третий.
Успеваю лишь вдохнуть, прежде чем наши рты вновь сталкиваются. Два инфаркта я уже пережила, третий ощущается, как последний. Выбивает максимум. Способность мысли и анализировать – тоже. Я не только позволяю Чарушину себя целовать. В какой-то момент ему отвечаю. Он содрогается и довольно рычит. Накал между нами растет, пока воздух не заканчивается, и мы с треском не разъединяемся.
Смотрим друг на друга. Смотрим… Обжигаем диким дыханием.
И даже то, что я снова убегаю, ничего не меняет. Он все равно до последнего преследует меня. Отрывает от земли. Фиксирует. Захватывает.
Каждый наш поцелуй – это темнота и яркие всполохи в ней. Падает небо на землю. Однако нам все равно. Страшно, безусловно. Но не настолько, чтобы оборвать все.
Каждый наш поцелуй – смерть с последующим чудодейственным воскрешением. Яростный, сокрушающий и восхитительный пик.
Каждый наш поцелуй – новая ступень. Выше и выше подъем… Туда, куда нельзя. Понимаем это. И все равно рвемся на полном ходу.
– Я от тебя с ума схожу… – выдает Чарушин в перерывах. – Люто…
– Не сходи… Не надо…
– Ты не можешь мне помешать… Ты со мной тоже дуреешь…
Я задыхаюсь. Мотаю головой. А он снова прикладывает меня этим безумием.
Дичайший голод. Паралитическое возбуждение всей нервной системы. Сумасшествие… Да, это оно.
– Тебе нельзя меня провожать… – пытаюсь успеть достучаться перед очередным поцелуем.
– Никто не увидит… – заверяет и впивается в мой рот.
Мои губы уже распухшие, потресканные, ужасно горят… Его тоже. И все равно нас это не останавливает. Целуемся до самого дома. Последний раз буквально у ворот. Кровь замещает шоковая доза адреналина. Страх разрывается в груди, словно граната. Разносит все остальные чувства и эмоции. Новое, крайне отчетливое осознание своей греховности вызывает настоящий ужас.
Ничего сказать не могу, когда отбиваюсь от Чарушина. Больше нет шансов меня успокоить. Я на грани истерики.
– Все… Все… Отпускаю… – шепчет он сорванным, будто простуженным голосом. – Не свались. Отпускаю. Иди.
Облегчение охватывает мой организм совсем ненадолго. С полминуты, пока я не забираюсь через окно в спальню. Выдыхаю и вдыхаю ровно трижды. А потом меня скручивает от жутчайшей смеси вины и стыда.
– Боже, Лиза, где ты была? – выступает из темноты столь же потрясенная Сонька.
– Бедовая дурочка… – все, что вырывается у меня, прежде чем из глаз брызгают слезы.
10
Жажду этого погружения.
© Артем Чарушин
– Иу-у… Тём, а что у тебя с губами? – нудит за завтраком настырная зараза – самая младшая сестра. Я ее иногда называю Рина Последняя. И на самом деле надеюсь, что родители реально остановились с детопроизводством. Три младшие сестры – это максимум, который я способен выдержать. – Ты подрался?.. Или… Тебя кто-то покусал?
– Обветрило, – спокойно отзываюсь, не прекращая закидываться.
– Чё, серьезно? – не унимается мелкая. – Ты несколько часов простоял во время урагана, непрерывно облизывая губы?
– Рина, – задушенно выдыхает мама. И краснеет. Папа усмехается и даже не скрывает это дело. – Ешь, милая.
Милая… Она, блядь, такая милая, как филиппинская кобра в разгар охоты. И это ей только шестнадцать! Жаль мужика, которому в будущем достанется это чудо.
Нет, я своих, конечно, люблю. И эту душную липучку – тоже. Но объективно она – та еще заноза в заднице.
– Я все, – извещаю, отодвигая пустую тарелку и поднимаюсь. – Спасибо, мам. Всем хорошего дня, – бросаю, подхватывая сумку с формой.