Как же он меня сейчас бесит!
— А ты не мог меня разбудить? Сказала же! Нельзя спать после пяти! — ворчу на него, проверяю реакцию.
Будет ли кричать?
— Ты выглядела так мило, что у меня рука не поднялась тебя будить. К тому же, я заметил, что ты успела прибраться во второй комнате. Ты молодец.
Опешила. Смотрю, быстро моргая от удивления. Это точно мой муж? Кто этот мужчина? И куда он дел моего мужа?
Он никогда не хвалил меня за уборку, для него это всегда было в порядке вещей. Я вообще, порой, чувствовала себя настоящей домработницей, отчего было невыносимо обидно: мы теперь оба работали дома, а я должна успевать и работать, и убираться, и готовить. В общем, быть настоящей женщиной.
И, если раньше меня это не напрягало, ведь раньше только у меня была возможность периодической удаленки, и я могла просто остаться дома в любой момент, не ехать в офис в ту же дождливую погоду, то теперь, когда мы оба работали из дома — меня это до невозможности бесило.
— Чего ты так удивляешься? — он словно читает мои мысли и ухмыляется. — Да я это, я. Просто пересмотрел несколько взглядов на жизнь и решил подправить некоторые моменты. Прости, что раньше этого не делал — был не прав. Буду исправляться.
— И когда это ты сделал? За пару часов, что я гуляла? Слишком кардинальные изменения! Думаешь, к ним так легко привыкнуть? — чуть ли не срываюсь на крик.
К горлу подступает истерика, но я одергиваю себя — это не в моем стиле.
— Нет, конечно, — он усмехается. — Но я буду стараться. К тому же, у меня будет ряд предложений как перестроить быт.
Молчу, потому что мне нечего ответить на этот выпад. Все это вызывает во мне злость. Гриша услышал меня только в тот момент, когда я сообщила, что хочу уйти. Разве это честно?
Он видит мое замешательство и мгновенно меняет тему:
— Хочешь ужин в постель?
— Нет, спасибо, — бурчу я, принимая спасательный круг — не хочу разговаривать о чем-то совместном. — Не настолько немощная, — судя по реакции Гриши мой подкол задевает его до глубины души.
И поделом. Пусть хоть раз почувствует, что испытывала я последний год!
Убегаю на кухню, делаю себе чай и мажу бутерброд арахисовым маслом. Усмехаюсь, вспоминая как Гриша в последний раз, когда я хотела купить эту пасту, поморщился, мол, как можно есть одновременно сладкое и соленое в одном флаконе.
Спокойно можно! И с удовольствием. В этом сахар и соль этого продукта.
А затем до меня доходит: мы не покупали никакое арахисовое масло. Откуда оно у нас дома? Неужели, Гриша его купил?! Позаботился обо мне? На мгновение зависаю: не могу вспомнить, делала ли я подобную покупку.
Пока я думаю насчет арахисового масла, Гриша приходит на кухню. Морщусь, потому что хочу побыть одной, но он явно хочет со мной поговорить.
Будет таким дотошным, я точно не выдержу и разведусь!
— Я вчера забыл сказать, — он показывает чат нашего подъезда. Я в нем не состояла, очень уж раздражал поток саморекламы и созыва на ноготочки, бровки и стрижку. Когда люди теряют работы из-за ситуации в стране, быстро находят новый «прибыльный» бизнес.
А еще эти постоянные вопросы: «у кого есть принтер? Пару страниц распечатать!». Распечатаешь одну-две, а потом к тебе придут за сто страницами какого-нибудь романа, который только в электронки. И будут считать «а чо такова», бумага ведь бесконечная и бесплатная. Как и чернила.
Молча беру его телефон. Удивляюсь, когда вижу фотку кошечки, которую хотела покормить, и читаю сообщение «нашлась кошка, никто не терял?!». И следующее: «Ой! Моя выскочила, когда дверь открыла! Спасибо, сейчас заберу».
— Так что все в порядке с ней, — улыбается Гриша, словно он только что решил всемирный конфликт.
— С ней — да. А со мной — не очень. Со мной было бы лучше, если я покормила бы кошку сразу, — жестко отвечаю я, чувствуя раздражение. — Потому что я тоже живой человек, и я чувствую себя отвратительно, когда не могу помочь или, что хуже, могу помочь, но этого не делаю. И твой запрет «делать это не при тебе» — очень болезненный и неприятный, — неожиданно вываливаю то, что у меня скопилось на душе.
Меня буквально колотит от чувства несправедливости. И это чувство удваивается, потому что родной человек этого не слышит и не понимает.
— Я наконец-то все понял. Прости, пожалуйста, что давил на тебя. Нельзя ограничивать взрослого мыслящего человека, — он пытается извиниться, но мне не становится легче от его слов.
Слишком часто он делал противоположное тому, о чем сейчас говорит. И от этого невыносимо больно, потому что чувства к нему у меня остались. Но их так сильно перебивает злость и ненависть, что хочется просто выплеснуть чай ему в лицо.