Раньше ей не было настолько плохо от спиртного, и она бы никогда не стала покидать уютную постель в страхе вырвать прямо на нее, однако в этот раз все было совсем наоборот. Ноги понесли девушки в ванную комнату и уложили прямо у туалета. Ее вырвало, но все, о чем тогда думала Элинор — это «хоть бы Август об этом не узнал!».
Напрасно, потому что девушка вела себя слишком громко для спящего человека — парень настороженно постучался в дверь ванной комнаты, и, прислонившись к ней, спросил:
— Что случилось?
— Ничего, — произнесла та, изобразив здоровый голос. — Я просто…
Вместо полного ответа до парня донеслось лишь начало фразы и звук, явно доказывающий то, что девушке нездоровится.
Август торопливо вошел в ванную и обеспокоенно осмотрел гостью, обнимающуюся с белым унитазом.
— Почему не сказала, что тебя тошнит?! — голос звучал так недовольно и даже озлобленно, что Элинор, казалось, сжалась еще сильнее.
— Извини, я все уберу, сейчас…
Она встала, чтобы найти какое-нибудь моющее средство и показательно начать уборку, но парень крепко взял ее руку и посадил на место.
— Сядь.
Он посмотрел в уставшие, покрасневшие и даже немного опухшие глаза Элинор, свет которых исчез, как влага из высушенного изюма. Она прикрыла лицо ладонью — взгляд, подобно прожектору, резал сочувствием. Больше никогда в жизни Элинор не хотела испытывать его.
Август бережно коснулся ее запястья, и Элинор непонимающе опустила голову. Он стянул резинку и аккуратно собрал спутанные волосы блондинки в нетугой хвост, чтобы ни одна прядь не касалась лица.
Август ушел и вернулся со стаканом теплой воды и таблеткой.
— Пей.
Элинор взглянула на лекарство, как на кусочек золота, с позорной покорностью приняла ее.
Парень оставался с ней до самого рассвета. Он вздрагивал каждый раз, когда Элинор тяжело набирала воздух, лежа в кровати. Ему удалось уснуть, но кошмар коснулся его сна; пробудившись, он пристально всматривался в неспящую притихшую девушку: она лежала на боку, обращенная в сторону кресла, где сидел хозяин дома, изредка моргала, словно смахивая с ресниц сонливость. Они столкнулись прямыми взорами и с тех пор еще четверть часа спрашивали друг у друга то, что никогда бы не рискнули спросить вслух и так тешили себя мыслью о телепатической связи. Элинор немо кричала, что знает: Август — тот веснушчатый мальчишка! Только не произнесет это вслух, даже несмотря на то, что выиграет пари, потому что ей становилось не по себе от мысли, что он может оставить ее прямо сейчас.
Звуки собственного телефонного будильника пробудили ее, когда нежное персиково-розовое солнце ласкало молочного цвета простыни через тонкие льняные занавески. Омерзительная тяжесть осела на тело девушки, беспрестанно мучила ее симптомами похмелья. Элинор аккуратно поднялась на ноги и, ступая по прохладному полу, проникла в ванную комнату. Там она на минуту застряла в смутном воспоминании о том, как опозорилась перед Августом, смотревшим на нее, как на жалкую пародию самой себя.
Элинор зажмурилась, резко вздернула головой и умылась холодной головой, затем взяла свои все еще влажные от стирки вещи и бесшумно спустилась на первый этаж, преследуя цель незаметно оставить дом покинутым. Только незаправленная постель и слабый аромат мягкого парфюма ведал о том, что в комнате ночевала молодая гостья.
— Мама не научила прощаться перед уходом?
Строгий голос схватил плечо Элинор, от которого она остановилась у порога без выдоха.
— Пока, — девушка даже не повернулась, чтобы не сгореть заживо от стыда, что объедал щеки. Она тронула ручку двери, в то время как твердость мужского голоса задела опять.
— Вернешь мою футболку?
— Верну. Завтра, — Элинор опустила голову. — Нет, сегодня вечером.
— Я хочу прямо сейчас.
Девушка повернулась энергичным рывком, ощутив в голове дискоординирующее кружение. В нескольких метрах от нее стоял Август. Лицо его было проникнуто ясной свежестью, трезвость ума и души металлом отливалась в глазах, точно он вчера совсем не пил. Уголки губ оставались недвижимы, неся пустое письмо — чистую серьезность, которая так странно смотрелась на лукавом по обычаю лице.
Он стоял так недвижимо, внимательно, беспрестанно наблюдал за птицей, что торопилась выскользнуть в распахнутое окно и никогда больше не вернуться.
Она молчала, слегка облизнула сухие губы, точно собираясь что-то сказать, но притихла. Август подумал, что она похожа на ту маленькую девочку, спрятавшуюся ото всех в Рождество: никогда прежде Элинор не мучила его молчанием, пряча лицо.
— Тебе все еще плохо? — когда она это услышала, медленно мотнула головой и снова вернулась в сторону выхода. — Элинор, перестань.
— Перестать что?
— Пытаться ускользнуть от меня.
Август оказался ближе. Так близко, что Элинор почувствовала мятный, цитрусовый гель для душа, которым пользовался Август. Он взял ладонь, что лежала на ручку двери, и притянул девушку немного ближе к себе. Это движение было лишено любой пошлости, напротив, оно было как вежливое «здравствуй, прошу, входи», адресованное старому другу.
— Август, — она почувствовала себя неловко, оттого, что парень был вежлив с ней. — Я знаю, что напилась вчера. И что ты помог мне. На самом деле, мне не хочется говорить это, но спасибо, что позаботился обо мне, и видимо я в долгу перед тобой. Но… думаю, я веду себя неправильно, чтобы ни сказала и ни сделала. Даже сейчас, признаваясь, ощущаю это странное чувство.
— Почему? — спросил он, встретив ответ девушки со значимостью в интонации вопроса.
— Потому что когда ты относишься ко мне хорошо, я начинаю смотреть на тебя иначе, — Элинор тяжело вздохнула под напором прямого строгого взора собеседника. — Как на того, кому я могу довериться или вроде того? То есть… кхм, я действительно не знаю, каким человеком ты являешься. В том числе, для меня. Видишь? Сейчас я должна глупо пошутить, пихнуть тебя в плечо или грудь, может быть, даже нагрубить, а затем ждать, пока ты усмехнешься. Так это работает. Но, честно говоря, когда начинаешь быть или, вернее, казаться таким правильным, я не могу так поступать. Я думаю о том, о чем думать мне не следует.
— О чем, например? — Август продолжал спрашивать.
— Думаешь, мне стоит говорить тебе? — она спросила саму себя, нахмурилась в раздумье; взгляд ее забегал по лестничному проходу, ища ответ. Элинор смело посмотрела на парня, спрятав робость, недавно игравшую в груди. — Я думаю о том, что мне бывает хорошо с тобой. Весело, легко, как с другом, которого я когда-то потеряла и снова вернула. Я поняла это совсем недавно… наверное, прямо сейчас.
Уголки губ девушки слегка дрогнули всего на некоторое мгновение — она улыбнулась, а затем снова продолжила.
— И затем я вспоминаю о споре. Мне становится немного грустно, что я могла бы влюбиться в тебя в следующую секунду, например, и таким образом проиграть. У тебя есть такое чувство? Что это за чувство, Август? Что будет, если я заброшу идею о споре, прежде, чем это чувство будет преследовать и тогда, когда ты груб или лукав со мной? Я считаю, что так и нужно сделать. Я должна убедиться, что не начинаю пассивно проигрывать, чтобы продолжать игру.
Август смотрел на нее, снова атакованный ощущением, что она ускользнет из его рук, а затем из вида. Навсегда. Так, что она исчезнет из ее памяти, подобно героини сказки из детства — забудет Элинор, как она забыла его. Утром, когда он нашел себя пробудившимся в жестком и узком для него кресле с болью в затекшей шеи, первое что сделал Август, проверил, нет ли температуры у Элинор, спокойно ли она спит в чужой кровати одна. Парень думал о том, что они пойдут на работу вместе, и он снова будет подшучивать над Элинор, видеть, как раздражается, но затем смеется вместе с ним, касается его, пусть и кулаком: это было временно, он знал. Когда-нибудь Элинор касалась бы его руки просто, потому что ей хотелось бы почувствовать тепло ладони парня. Может быть, она бы она вредничала как прежде. Да, так и было бы, но не одергивала свои желания, потому что не умела различать спор и флирт, однако сам Август, который затеял игру, в какой-то момент перестал валять дурака.