— И «подснежников» по канавам первого января? — перебивает меня Басов, насмешливо поигрывая бровями.
— Чернуха! Как тебе не стыдно? — дурашливо округляю я глаза и швыряю в парня диванной подушкой, но тот лишь заразительно хохочет, а потом зависает.
Он сидит на полу, сложив предплечья на коленях, и смотрит на меня бесконечно долго. Так, что по моей коже начинает бродить пьяное электричество. А я сама отчего-то всё ещё стесняюсь этого его явного мужского интереса и животного магнетизма, которым он затягивает меня всё глубже в свои сети.
Почти три недели прошло с того момента, как Басов впервые залез на мой балкон. С тех пор он проворачивал это на регулярной основе, а днём мы коротали свои, наполненные счастьем, часы наедине с друг другом в его квартире. После «воспитательной беседы» мать меня больше не трогала и вообще обходила по широкой дуге. Про ремень более не заикалась, но каждую ночь запирала входную дверь на ключ и уносила его с собой в спальню, даже не подозревая, что мне плевать на эти её ухищрения.
У меня был балкон. И Басов. И выторгованное у насмешницы судьбы время, которое обеспечивал нам «кибергений» Сёма Диденко.
Правда, было во всём этом одно «но» — спальня Ярослава в его квартире была под замком.
— Я для тебя, вообще-то, там сюрприз готовлю, — пояснил мне парень.
— Красную комнату? — рассмеялась я, а он вслед за мной.
Время пролетело чертовски быстро, вот уже и Новый год подкрался незаметно, а мы купили в супермаркете здоровенную искусственную ель с шишками, всю припорошённую снегом, и весь сегодняшний субботний день убили на её установку и украшение. Получилось здорово, как в красивой рекламе — ёлка, игрушки под ней, рядом два мягких кресла и всё это на фоне панорамного окна.
А сейчас Ярослав собирал на полу последний штрих этой идиллической картинки — старенький игрушечный заснеженный домик, который должен был приветливо светиться в темноте.
— Его мне подарили родители, — неожиданно парень оторвал от меня глаза и перевёл их на то, чем был занят, — мне в тот год было пять, и я хотел лего, а не этот дурацкий дом. А теперь чертовски рад, что он у меня есть.
Я тут же кинулась к нему и обняла настолько крепко, насколько могла. Разгладила пальцами морщинку, залёгшую между его хмуро сведённых бровей, и ласково запечатлела на щеке поцелуй.
— Яр, не надо…
— Знаешь, они так же, как и твои, не были идеальными.
— Ну уж не настолько, — потянула я и захихикала, а Басов потрепал меня по щеке, обнял в ответ и повалил нас обоих на ковёр с длинным ворсом, тиская меня в своих руках.
— Моя мать была из первого эшелона — избалованная, эгоистичная, ленивая до безобразия прожигательница жизни и отцовских средств. Единственная залюбленная до невозможности дочь моего деда и его же сильнейшая головная боль. У неё было все — связи, бабки, в друзьях сплошные сливки общества и сын от неудачного первого брака. У моего же отца в активе, за исключением смазливой физиономии, не было ничего, кроме трешака — мать умерла в родах, отец мотал срок за поножовщину, воспитывали его бабка и дед, которые бухали, как черти. Старшая сестра тоже сидела на стакане, младший брат по малолетке уже успел усвистеть в колонию. Из хорошего только одно — его не били и выбиваться в люди не мешали.
— Да уж, — закусила я нижнюю губу, — вот и думай теперь, как лучше, да?
— Никак, Истома. Раз решили рожать, так будьте родителями, а не куском дерьма, — и я тут же грустно, но согласно кивнула, — у моих же всё пошло по другому сценарию. Мать знала, за кого собирается выпрыгнуть замуж, а отец сильно и не скрывал, что женится не на любимой женщине, а на богатой наследнице. Даже фамилию её взял, чтобы легче было с ноги двери открывать. Но женщинам свойственно очаровываться там, где не надо.
— Я не такая, я другая, он для меня изменится?
— Именно. Вот только отец не изменился, но и даром времени не терял. За годы брака тянул с матери нещадно, благодаря чему успел намутить тёмных схем и всё-таки отхватил разваливающийся пивоваренный цех, почти обанкротившийся ликёро-водочный завод и парочку винных плантаций, приходящих в упадок. И сделал из них конфетки, благодаря уму и сообразительности, а также взяткам и откровенному шантажу.
Ярослав неожиданно замолчал. Нахмурился. Откинулся на спину и заложил руки за голову, а я лишь легла ему на грудь и покорно ждала, когда же он продолжит. И он сделал это.
— Мать начала недовольно верезжать, мол, так и так, мужа не вижу, живу как в тюрьме. Тут и дед подключился и начал отцу угрожать, мол разведу вас, если дочурке любименькой времени не станешь уделять должным образом. Ну, отец внял, настрогал меня и на том посчитал, что его долг выполнен. Мать же, обиженная на мужа за такой развод, тупо спихнула нас с братом многочисленным нянькам, а сама ударилась в страдания по поруганной любви.