Так себе средство, но предстать перед Басовым зарёванной и жалкой было смерти подобно.
Спустя миллионы удушливых секунд я всё-таки замираю у элитной многоэтажки, взлетающей огнями до самых небес. В последний раз гашу в себе вспышки безысходности и нестерпимой горечи, а затем делаю первый шаг на свой персональный эшафот.
В слепой надежде, что меня в последний момент оправдают.
Ключей у меня нет, но консьержу я примелькалась, и он с улыбкой пропускает меня пройти к лифту, а затем взлететь на двадцатый этаж. Здесь, в металлической коробке, я ещё уповаю на то, что Басов прямо сейчас в пене разъезжает по городу и ищет меня.
Но все мои чаяния с дребезгом разбиваются, словно никому не нужный фарфоровый сервиз, годами пылящийся на полке.
Я выхожу на лестничную площадку и отчётливо слышу, что за дверью нужной мне квартиры громко играет музыка. И мне бы сейчас плюнуть на всё и уйти, но я не могу. Чёртов комплекс отличницы не даёт мне этого сделать. Я должна всё довести до конца и только тогда поставить жирную точку, полностью довольная проделанной работой.
Жму на звонок, который, словно насмехаясь надо мной и моей болью, весело щебечет птичьей трелью.
И ничего.
Но ведь я упорная. Я взобралась на самый верх собственной плахи не просто так. Нет уж, пока мне окончательно не отрубят мою тупую и доверчивую башку, я отсюда никуда не уйду.
И снова я остервенело жму на звонок. Снова. Снова. И снова.
Пока наконец-то музыка не стихает, а замки с лязгом не проворачиваются, одним своим звуком закидывая меня в гнилое болото обречённости, боли и обиды.
Но, вопреки ожиданиям, дверь открывается не сразу. И это будто бы последний удар по моей выдержке. Я со всей дури колочу в дверь кулаками, пока всё-таки не получаю то, за чем пришла.
Басов мне открывает, одним своим видом убивая во мне всё живое. Всё светлое, чистое и незамутнённое, что родилось когда-то благодаря ему одному.
Он стоит, уперевшись рукой в дверной косяк, и смотрит на меня исподлобья так, будто бы я для него никто в этом мире. Никем родилась. Никем была. И умру дыркой от бублика.
Он в одних домашних штанах, низко висящих на узких бёдрах. Волосы взъерошены. Глаза красные. Злые. Совершенно чужие.
И мы смотрим друг на друга, понимая предельно точно — это конец.
Что тут ещё скажешь? Всё же понятно без слов.
Всем спасибо. Лавочка щедрости для жалкой Вероники Истоминой с этого дня закрыта навсегда.
— Просто скажи, — хриплю я, не узнавая собственный голос. Он совершенно мёртвый. — Это всё правда?
— Угу, — усмехается Ярослав и меняет позу, складывая руки на груди. Чуть пошатывается. Пьяный, что ли? Но это же вообще не про него.
— Ясно, — задираю голову выше, сдерживая поток жгучих слёз.
— Ой, да брось, Вероничка, ты же теперь не в накладе, — странно тягучим голосом выдаёт Басов и облизывается, медленно скользя по моей фигуре взглядом, полным ненависти.
Ещё утром он смотрел на меня иначе.
— Накупишь себе бусиков-трусиков, все дела, — машет рукой и отворачивается, как будто ему противно на меня смотреть.
И вдруг я понимаю — он уже всё знает.
— Я не взяла ни копейки из того, что мне предложили.
— Да? — удивлённо вскидывает брови Ярослав. — Ах, ну конечно. И как я мог подумать иначе?
Смеётся хрипло. Затем скалится в подобии улыбки и тянется к двери, чтобы захлопнуть её перед моим носом.
Вот так вот просто — раз, и всё.
Слёзы всё-таки срываются с ресниц. Из груди вырывается всхлип абсолютного опустошения. Я почти падаю в обморок от той боли, что испытываю в этот самый момент. Это будто тысячи раскалённых кинжалов, облитых ядом, вонзились в моё сердце одним разом, разрывая его на куски.
Нет, хуже!
Но Басову и этого было мало. Зачем тормозить, когда можно на полной скорости впечатать меня в асфальт, верно?
Он не успевает захлопнуть дверь, когда из гостиной в коридор выходит полуголая блондинка. И я прекрасно знаю её — это Стефания Андриянова. Её волосы тоже в беспорядке. Помада размазана.
— Бас, ну ты где там потерялся? Я тебя заждалась…
Меня взрывает. Нет больше Вероники Истоминой. Ничего больше нет…
— Ты бездушная, эгоистичная, циничная скотина, Басов! — шепчу я ему сквозь бесконечный поток слёз, но этому чудовищу глубоко плевать на то, что от меня ничего не осталось.
— Здорово, правда? — гадко улыбается он, пока я пячусь от него. — Или, постой, тебе что, не понравилось, м-м?