Так что, пусть Храмова засунет свои мечты о моих извинениях в свою тощую задницу.
— Мы можем поговорить наедине? — обращается дед к директору, и та благосклонно ему кивает.
— Свободен, — отмахивается от меня родственник и я, подхватив свой рюкзак, покидаю негостеприимные стены «лобного места», отвешивая низкий, театральный поклон.
Выхожу в приёмную, шлю воздушный поцелуй молоденькой секретарше, а затем спиной, не разрывая с милашкой игривого взгляда и подмигивая ей, пячусь назад, на выход.
Но уже в самых дверях сталкиваюсь с мелкой девицей в очках на половину лица и длинной косой до пояса.
— И… извини…те, — пищит она затравленно, насилуя в руках лямки от собственного рюкзака.
— Свободна, — обхожу её и наконец-то вываливаюсь в коридор, где тут же попадаю в котёл своих приятелей. Они орут и улюлюкают, изображая пошлые движения и глупые танцы городских сумасшедших, пока мой лучший друг не затыкает всех, задавая мне вопрос в лоб.
— Ну как тебе она?
— Кто? Алевтина? — изображаю рвотный позыв и ржу, давая пять одному из парней…
— Нет, — тянет Раф, — очкастая, которая только что вошла в кабинет директора.
Оглядываюсь назад, хмурюсь, вспоминая невспоминаемое лицо девчонки.
— Да никак, — пожимаю плечами, — серь.
— Отлично.
Вопросительно прищуриваюсь и жду пояснений, которые тут же получаю.
— Это была дочка Храмовой.
— Да иди ты! — таращу я глаза на друга и начинаю улыбаться, уже прикидывая в голове возможные расклады.
— Да, её зовут Вероника Истомина. С сентября учится на нашей параллели.
— Бас, — предостерегающе потянул кто-то из парней, правильно интерпретируя мой хищный взгляд, — Алевтине это не понравится.
— Её дочке тоже, — согласно кивнул я, и мы все дружно заржали, покидая шумный школьный коридор…
Глава 2 — Вера
Вероника
Сентябрь…
— Мам, можно мне сегодня пропустить? — шепчу я едва слышно, стараясь не напрягать голос.
— Что значит пропустить? Как у тебя язык вообще поворачивается говорить такое? Ты же не при смерти! Подумаешь, горло болит. Температуры же нет, значит, всё нормально.
Нормально…
Это слово совершенно не вяжется с текущим положением дел. Потому что вставать в воскресный день в семь утра — это ужасно несправедливо. И, конечно, я бы предпочла ещё пару часов понежиться в постели, а потом может прогуляться в парке, сходить на карусели или просто побыть наедине с собой, а не вот это вот всё…
Да, внутренне я недовольна. И да, всё моё существо отторгает то, что я должна делать в столь ранний час, но в моей жизни слишком много «но».
Я не могу ослушаться маму. Мне проще сделать так, как она хочет, чем потом целый день внимать нескончаемый поток нравоучений о том, что я безответственная и что она устала вкладывать мне в голову элементарные вещи. А еще я не в силах видеть её грустные глаза…
Поэтому я встаю с кровати и топаю в ванную комнату, где наскоро принимаю душ и чищу зубы. Будучи ещё в полотенце, вздрагиваю — это мама вошла ко мне без стука, принимаясь торопливо раздирать расчёской ещё влажные волосы и заплетая их в тугую косу.
— Копаешься тут. Опоздаем же.
— Я быстро, — сиплю и опускаю виновато глаза, стараясь не кривиться, когда родительница несколько раз неосторожно и особенно сильно дёргает непослушные локоны.
— Готово, — кивает мне через зеркало, — живо одевайся и на кухню, бабушка уже завтрак приготовила.
— Но я…
— Цыц!
Послушно ускоряюсь, кидаясь к себе в комнату и выискивая в недрах платяного шкафа юбку, блузку и белье с носками. С тоской смотрю в окно — солнце поднялось уже высоко и исправно делает своё дело. Парит. А мне придётся жариться под его палящими лучами и молча терпеть явное неудобство.
Натягиваю на себя одежду и гляжусь в высокое зеркало, поправляя очки на переносице.
Тоска! Зелёная. Беспросветная…
— Вера!
От этого сокращения меня передёргивает. Ещё год назад меня звали меня полным именем. А потом привычная жизнь рухнула, и мама ударилась в бога. А я резко трансформировалась в Веру.
И не спрашивайте меня почему.
— Уже бегу! — хриплю надсадно и срываюсь с места, услышав вопли матери, и через пару секунд усаживаюсь за стол, на обитый липким дерматином кухонный уголок.
— Ешь!
Легко сказать.
Но я и здесь послушно беру ложку, принимаясь за кашу с щедрой порцией сливочного масла. Рядом на тарелочке ждут своей очереди два пирожка с неизвестной мне начинкой и большой ломоть белого хлеба с сыром. Это порция еды сгодилась бы и для взрослого мужчины, но моим близким плевать.