Чтобы добраться до Хвойнинской МТС — конечного пункта нашего следования, мы должны были переправиться на пароме через реку Волхов. Невдалеке шли бои, до нас долетали их отзвуки. Пытаясь прорваться к переправе, немцы бомбили и сам город, и реку. Едва мы успели переправиться, как паром взорвался. Назад страшно было оглянуться. Над городом Чудово занималась заря пожаров, и казалось, что мы ощущаем жар, который доносил до пас ветер вместе с черным дымом и пеплом.
Как ехали вместе, так и останавливались на ночлег, устраивались все рядом, одной семьей. Как могли сооружали палатки, разводили костер и в большом котле готовили еду на всех.
Пока добрались до Хвойнинской МТС, наступила осень, время уборки. Нас распределили по колхозам. Трактористов к этому времени уже осталось меньше, чем тракторов. Умеешь руль держать — работай. Так я стала трактористкой, фактически не имея на это права. Хорошо еще, что отец работал на соседнем поле. Чуть что случится — бегу к нему за помощью.
А в октябре нам пришлось покинуть и Хвойнинскую МТС. Немцы подходили к Тихвину. Второй переход был еще тяжелее. Осенние дожди размыли дороги. Вязли не только лошади, но и машины. Горючего не хватало, а то, что доставалось, было плохим. Двигатели то один, то другой глохли. Приходилось, хлюпая по грязи, доходившей чуть ли не до колен, заводить мотор рукояткой.
С наступлением зимних холодов, а они в сорок первом году были ранними и особенно лютыми, дороги стали лучше — подмерзли, но теперь в радиаторах застывала вода. Радовались, если в день проходили пять километров, а чаще стояли на месте. Тракторы не заводились, их засыпало снегом. Один раскопаем, другой уйдет под снег.
Уже не было тех общих сборов у одного костра, как осенью. Каждому работающему выдавали по 400 граммов хлеба. Все, у кого были семьи, делили небольшую краюху со своими близкими. Правда, когда мы шли через деревни, колхозники из своих скромных запасов давали нам хлеб. Часто мне приходилось ездить за ним и в соседние деревни.
Особенно тяжело было возвращаться: запах хлеба буквально преследовал. Он пробивался из мешков, заполняя все мое существо. Я уже ничего не видела перед собой, кроме серых, наполовину замерзших буханок. Они вырастали перед глазами до гигантских размеров, закрывали собой заснеженные поля. Кусок темного хлеба казался самым большим лакомством на свете. Я представляла, как отламываю его от буханки, вгрызаюсь в него зубами и медленно, с наслаждением жую. Но я не могла этого сделать. Знала, что там, в палатках, сидят не менее голодные люди и с нетерпением ждут моего возвращения. Я молча глотала слезы, но не поддавалась соблазну.
Зима 1941 года выдалась не только суровой, но и снежной. Выходили целыми деревнями расчищать дорогу. Огромные сугробы по обочинам запомнились мне надолго. Однажды нам пришлось догонять основную колонну. Нас было трое — отец, еще один парень и я. Тракторов же было шесть. У каждого по одному на буксире. Неровная снежная дорога, как волны, то поднималась, то спускалась. И вдруг на одном из подъемов заглох двигатель у моего трактора. В баке кончилось горючее. Втроем мы пытались найти выход из создавшегося положения — переливали горючее, пытались завести двигатель. Дело подвигалось медленно, окоченевшие пальцы плохо слушались. Не заметили, как подступила темнота. Зимой она приходит рано и поэтому всегда неожиданно. Темно, а мы не знаем, где находимся. Близко ли, далеко деревня? А тут вдобавок ко всему чувствую, что с отцом творится что-то неладное. Он ни на что не жалуется, но видно, как еле передвигает ноги, как тяжело дышит, с каким трудом помогает мне сдвинуть трактор с места.
Мы торопились, хотели успеть до ночи выбраться к какой-нибудь деревне. Но это уж такой закон: чем больше спешишь, тем меньше успеваешь. Замерзший мотор упорно не хотел слушаться. В это время по дороге, навстречу нам, вышла колонна военных машин. Мой застывший трактор загородил проезд, и головная машина остановилась. За ней остальные. Солдаты, выскочив из машин, не долго думая, сбросили трактор с дороги.
Колонна прошла. Наступила тишина. После грохота машин она показалась особенно гнетущей. И темнота обступила нас со всех сторон.
Папе стало совсем плохо. Он уже и идти не мог. Положили мы его в сугроб на ватники. Парень остался с ним, а я отправилась на разведку — далеко ли до деревни. На наше счастье она оказалась близко. Взяли отца под руки, тракторы бросили и по сугробам медленно побрели к деревне. Добрались, а оно не легче. В деревне расквартирована военная часть. Прошли мы вдоль и поперек — ни одного свободного дома. Пришлось всю ночь на скамейке просидеть на КП.