А завтра было таким же, как вчера. Надо было на что-то решиться, что-то предпринять. Но что?
Как-то попался мне на глаза журнал «Звезда». Пока ехала в вагоне, прочла рассказ-быль о радисте Кириленко с парохода «Кола», который торпедировала неизвестная подводная лодка. Весь экипаж погиб. Только четыре человека остались живы, в том числе и Кириленко. Случилось это в 1943 году. Чего только людям не пришлось пережить, прежде чем они попали на Родину!
Повесть произвела на меня такое сильное впечатление, я настолько была переполнена прочитанным, что в Таллине не выдержала и рассказала об этом знакомому — дежурному на таллинском пункте почтовой связи Пономареву.
Всегда спокойный, рассудительный и деловитый, он вызывал у меня особую симпатию.
Мой сбивчивый, торопливый рассказ он выслушал с большим вниманием. И хотя времени для разговоров было в обрез — надо было успеть на поезд обратно в Вильянди, — я почувствовала, что он понимает мое волнение.
То ли от прочитанной книги, то ли от беседы с хорошим, чутким человеком настроение у меня изменилось. Вдруг мне стало ясно, что скуку будней я могу прорвать только сама. И самое главное, я почувствовала, что у меня есть для этого силы. «Мне бы еще немного смелости, — думала я. — Так иногда хочется поделиться с людьми своими мыслями, но я не могу переступить через черту, которая вольно или невольно возникла между мною и окружающими».
Скоро жизнь заставила меня это сделать.
Первая моя выборная должность — секретарь партийной ячейки в Вильяндиской почтовой связи. Мне все казалось, что я не имею морального права возглавлять нашу маленькую организацию. «Чем я лучше их, такая же работница, как остальные, да еще и самая младшая». Перед каждым партийным собранием волновалась до слез. Надо открыть собрание, рассказать о текущих делах, поставить задачи, а у меня язык не слушается, губы деревенеют, горло пересыхает.
— Ну, вот, товарищи… — скажу и замру на какое-то мгновение. Глаза опущу — боюсь посмотреть на четырех сидящих напротив меня коммунистов: вдруг увижу их насмешливые улыбки? Тогда со стыда лучше сквозь землю провалиться.
Каждый раз, когда меня вызывали в уком, сердце камнем падало вниз. Представляла, как меня будут ругать за плохую работу и говорить: «Что же вы, товарищ Отсман, не справились со своим партийным поручением? Какой же вы коммунист?»
Но, к моему большому облегчению и радости, встречали меня в укоме дружелюбно. С вниманием выслушивали о делах нашей партийной организации, давали советы, как лучше проводить собрания. Уходила я всегда со словами, сказанными мне инструкторами на прощание: «Желаем удачи».
Жизнь катилась мимо со своими мелкими заботами, неурядицами, маленькими радостями. Особенно я не любила воскресенья. Что делать? Куда пойти? Сходишь в кино, пройдешься по городу, встретишь кого-нибудь из знакомых, поболтаешь… И возвращаешься домой. Домой… Одно название, что дом. Никто тебя не ждет. Постираешь, приготовишь на скорую руку что-нибудь, поешь, и все. Делать больше нечего. Одно утешение: достать дневник и излить своему верному, молчаливому другу все мысли, обиды.
Но одно из воскресений я ждала с нетерпением. За мной должна была заехать Магда, чтобы нам вдвоем отправиться к Минде. Она собирала гостей, чтобы отметить рождение своего первенца.
Приехали на хутор на рассвете. Лес стоял притихший, еще сонный, припорошенный снегом. Мы были первыми гостями и сразу же принялись за работу. Убрали комнату, развесили по стенам еловые ветки, от тепла они как бы растаяли и наполнили комнату приятным смолистым ароматом.
Минда несколько располнела, вид у нее был усталый, но в глазах светилась тихая радость. Мальчик, совсем еще крошка, лежал в соседней за проходной комнате в деревянной люльке. Нарекли его Ааре. Я радовалась за Минду, а у самой было грустно на душе. «Мне уже двадцать три, а я все одна. Нет у меня личного счастья. Не суждено, видно, встретить верного друга, стать матерью».
Но когда собрались гости, грусть моя ушла. Среди гостей было много парней. И когда после застолья начались танцы, мне буквально некогда было сидеть. Голова кружилась, мне казалось, что я счастлива. Гости же забыли, зачем они приехали. Пьяный шум заполнил весь дом. Баян и скрипки наяривали залихватски, молодежь танцевала самозабвенно, кто постарше, громко разговаривал, стараясь перекричать один другого. И до меня вдруг из угла донеслось:
— Дожили, скоро вместо священника красный комиссар будет приходить на крестины. И откуда она только, эта власть, на нашу голову взялась? Жили себе не тужили, детей растили, добро наживали, детям его передавали. А теперь не на кого и работать. Все себе коммунисты забирают.