Ругаясь сквозь зубы, Джеффри осмотрелся в поисках кусочка бумаги, от всего сердца желая, чтобы у него под руками оказалось одно из упражнений, составленных доктором Фенензелом.
Он заметил лист голубой бумаги, лежавший у самой обочины, и, прыгая на одной ноге, подобрал его. Он даже не посмотрел на этот лист. По всей вероятности, это какой-нибудь старый счет одного из здешних супермаркетов, где обозначены товары, цены, цены, цифры и еще раз цифры, – куда только девалась в этом мире поэзия?
Скомкав голубой лист, он со злостью оттирал подошву от жевательной резинки. Потом, чувствуя себя снова чистым и аккуратным, он сжал бумагу в математически правильный шар и бросил в кювет.
Больше она ничего не заслуживала.
Послание Мейера Мейера составило бы необычно тонкий томик стихов.
– Солнце сияет и шлет нам привет, – пел Сэмми. Радостным хором встречаем рассвет.
– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – подхватил Баки.
– А как дальше?
– Встречаем, встречаем, встречаем рассвет, – повторил Баки.
– Давайте споем гимн нашего колледжа, – предложил Джим.
– К матери гимны всех колледжей, – сказал Сэмми. – Давайте споем “Русалка Минни”.
– Я не знаю слов.
– Кому нужны слова? Важны не слова, а эмоция.
– Слушайте, слушайте, – сказал Баки.
– Слова – это не более чем слова, – философски заметил Сэмми. – Если они не исходят отсюда. Прямо отсюда. – И он приложил руку к сердцу.
– Где эта Мезон Авеню? – поинтересовался Джим. – Где все эти испанские курочки?
– Дальше по улице. К северу отсюда. Не говори так громко. Вон там полицейский участок.
– Я ненавижу легавых, – сказал Джим.
– Я тоже, – поддержал его Баки.
– Я ни разу не встречал легавого, который не был бы насквозь сукиным сыном и сволочью, – заметил Джим.
– И я тоже, – поддержал его Баки.
– Я ненавижу летчиков, – сказал Сэмми.
– Я тоже ненавижу летчиков, – согласился Бакки. – Но я ненавижу и легавых.
– Особенно я ненавижу летчиков реактивных самолетов, – добавил Сэмми.
– О, и я тоже особенно, – сказал Баки, – но легавых я тоже ненавижу.
– Вы еще под мухой? – спросил Джим. – А я под мухой, и это замечательно. Где эти испанские девочки?
– Дальше по улице, дальше, имей терпение.
– Что это такое? – спросил Баки.
– Что?
– Вот этот голубой лист бумаги. Вон там.
– Что? – Сэмми повернулся в ту сторону. – Это лист голубой бумаги. А что ты думаешь?
– Не знаю, – ответил Баки. – А ты что думаешь?
Они пошли дальше, мимо второго экземпляра послания Мейера.
– Я думаю, это письмо от глубоко несчастной незамужней старой перечницы. Она пишет своему воображаемому любовнику на голубой бумаге.
– Прекрасно, – сказал Баки. Они пошли дальше.
– А что это, по-твоему?
– Это извещение о рождении ребенка у парня, который хотел мальчика, но случайно родилась девочка. По ошибке ему прислали извещение не на розовой, а на голубой бумаге.
– Еще лучше, – заметил Сэмми, – а ты что скажешь, Джим?
– Я под мухой, – ответил Джим.
– Понятно, но что ты думаешь об этой голубой бумажке? Они продолжали идти и прошли уже почти полквартала.
– Я думаю, это кусок голубой туалетной бумаги, – вдруг сказал Джим.
Баки остановился:
– Давай проверим.
– А?
– Подойдем посмотрим.
– Бросьте, бросьте, – сказал Джим, – не будем зря тратить время. Нас ждут испанские девочки.
– Это займет не больше минуты, – возразил Баки и повернул назад за куском бумаги.
Джим схватил его за руку.
– Слушай, не будь психом, пошли дальше.
– Он прав, – согласился Сэмми. – Кому интересно, что это за дрянь?
– Мне, – ответил Баки, вырвал руку, быстро повернулся и побежал назад. Его товарищи видели, как он поднял бумагу.
– Ненормальный псих, – сказал Джим, – задерживает нас.
– Да, – согласился Сэмми.
Стоя на том месте, где лежала бумага, Баки читал ее. Внезапно он бросился бежать по направлению к мальчикам. Тедди Карелла посмотрела на часы.
Было 6.45.
Она подошла к краю тротуара, подозвала такси и села в машину сразу же, как только та остановилась.
– Куда, мадам? – спросил шофер.
Тедди вынула из сумочки карандаш, полоску бумаги, быстро написала: “87-й полицейский участок, Гровер Авеню”, и отдала бумагу водителю.
Глава 15
Анжелика Гомес села и потрясла головой.
Она туже натянула юбку, поставила локти на поднятые колени и снова потрясла головой, потом осмотрелась с недоумевающим видом, как человек, проснувшийся в незнакомой гостинице.
Она вспомнила.
Анжелика провела пальцами по затылку. Там, где Вирджиния ударила ее рукоятью револьвера, вздулась огромная шишка. Она тронула ее и поморщилась от боли, которая щупальцами ползла во все стороны, горячо пульсируя, усиливая чувство разочарования и бессильного гнева. Анжелика поднялась с пола, стряхнула пыль с черной юбки и бросила на Вирджинию Додж взгляд, которым можно было бы убить целую армию.
И в этот момент она задумалась, была ли жидкость в этой бутылке действительно нитроглицерином.
Коттон Хейз потрогал щеку, где острая сталь сорвала кожу. Рана была довольно болезненной. Он приложил к щеке холодный влажный платок.
И он в десятый раз подумал: правда ли, что эта бесцветная жидкость в бутылке – нитроглицерин?
Стив Карелла, думала она.
Я убью Стива Кареллу. Я застрелю эту проклятую сволочь и буду спокойно смотреть, как он умирает, а они не посмеют тронуть меня, потому что боятся моей бутылки.
Я поступаю правильно.
Это единственное, что я могу сделать.
Простое уравнение, думала она, жизнь равна жизни.
Жизнь Кареллы за жизнь Фрэнка. Вот что такое справедливость.
Раньше Вирджиния Додж никогда не задумывалась о справедливости. Ее девичья фамилия была Мак Колей, мать ее была ирландкой, а отец шотландцем. Семья жила в Калмз Пойнт у подножия знаменитого моста, соединяющего эту часть города с Изолой. Даже сейчас она вспоминала этот мост с приятным чувством. Девочкой она играла в его тени, и мост был чудесным сооружением, открывавшим доступ к самым дальним краям земли. Однажды ей приснилось, что она перешла мост и попала в земли, сверкающие алмазами и рубинами.
Когда-нибудь она пройдет по этому мосту до самого неба, и там будут люди в тюрбанах, караваны верблюдов и храмы с блестящими золочеными кровлями.
Она перешла мост и попала прямо в объятия Фрэнка Доджа.
В глазах полицейских Фрэнк Додж был подонком. В четырнадцать лет его арестовали за нападение на старика в Гровер Парк. По закону он был несовершеннолетним и отделался тем, что его пожурили и завели на него карточку. Между четырнадцатью и семнадцатью годами его ловили на мелких шалостях, и каждый раз возраст, адвокат и младенчески невинные голубые глаза спасали от тюрьмы. В девятнадцать он совершил первый налет. На этот раз он уже был совершеннолетним, и его голубые глаза, потеряв младенческую невинность, приобрели вполне взрослую жестокость. Его сунули в каталажку в Бейли Айленд. Вирджиния встретила его сразу после освобождения.
Для Вирджинии Франк Додж не был подонком.
Он был человеком в тюрбане из сказок “1001 ночи”, который вел караван верхом на длинноногом верблюде, он был вратами заколдованных стран, с кончиков его пальцев струились алмазы и рубины, он предназначался для нее судьбой.
Список его преступлений был такой же длинный, как правая рука Вирджинии, но Фрэнк Додж был ее первой и единственной любовью, а с любовью не спорят.
В сентябре 1953 года Фрэнк Додж совершил налет на заправочную станцию. Служащий станции позвал на помощь, и случилось так, что детектив по имени Стив Карелла, который был в тот день свободен и ехал к себе домой в Риверхед, услышал крик и подъехал к станции, но Фрэнк успел выстрелить в служащего и лишить его зрения. Карелла применил захват, и Фрэнк Додж угодил в тюрьму, на этот раз в Кестлвью, где с преступниками не шутят. Уже в первые дни обнаружилось, что Фрэнк Додж далеко не идеальный заключенный. Он постоянно скандалил и с надзирателями, и с заключенными, “качал права” и нарушал правила, по правде говоря, порядком устаревшие.