Но всё имеет предел. Наш пришёлся как раз на заметаемую снегом вечернюю тундру, по которой мы преследовали удирающего на дилижансе мудреца. Он там был точно, Рюука уже знала его запах, нужно было поднажать, мы поднажали, догнали, и… увидели большую шубу, мотыляющуюся за каретой на веревке. Встали, завыли нечеловеческими голосами, от чего лошади дилижанса понесли транспорт дальше вместе с шубой, а я протянул ручки к Саяке, едва опередив остальных.
— Как ты там говорил, Мач? — шипела злая как собака из-за окружающего её холода кошкодевочка, — Чтобы что-то заработало, надо это стукнуть?! Дай её сюда! Дай!! Я стукну! Я так стукну!!
— Мы бежим и бежим…, — Матильда, словившая ПТСР от многодневной езды на рюукиной ноге, была слегка неадекватна и заторможена, — Мы бежим и бежим… а у нас же своё есть… Своё… м-м-мудрррррое… Зачем мы здесь, Мач? Только чтобы страдать? Каждую ночь я не чувствую своих рук… и ног. Тела, которое я давно никому не показывала… Подруг, которых я едва вижу, потому что меня месяц трясло... Ты тоже это чувствуешь, Мач? За что?
На этом месте от слов, высказанных монотонным страшным голосом, продрало всех. Даже притихшая изначально Саяка начала вращаться, пытаясь выкрутиться из своей одежды, чтобы дать стрекача. Позволить себе ДВУХ беглых мудрецов я на мог никак, потому и схватил Такамацури в охапку. Она тут же истошно заверещала, глядя как бледная Матильда деревянным шагом идёт к нам, очень жутко улыбаясь.
— Так, так! Тихо, брейк! — занервничал я, мотая мудрицей в воздухе так, чтобы жрица, слегка потекшая крышей, до неё не добралась, — Давайте просто подумаем!
— А что тут думать? — меланхолично заметила ковыряющая в носу Тами, — Матильда права как боженька. И думать не надо. Вот.
На свою старейшую подругу, извивающуюся в моих руках, гномка смотрела без малейшего сочувствия. В её ясных глазах стоял приговор, холодный, как заиндевевшая сталь старого дедовского штыка.
— Нет-нет-нет…, — забормотала лихорадочно Саяка, вертясь и умоляюще на меня поглядывая.
— Да, да…, — с грустной улыбкой, медленно и печально, я начал перемещать её в пространстве, поближе к вытянутым грабкам Матильды, которые периодически жамкали воздух.
— Ничего с тобой страшного не случится, — рассудительно сказала Мимика, выглядывая из-за спины слегка зомбированной жрицы всех богов, — Поумнеешь и всё. Мы месяц просрали, охотясь за этим гадом! Как можно поймать всезнайку?! Никак! Смирись, Саяка!
— Умней, Саяка! — весело крикнула ни грамма не задолбавшаяся кицуне, слегка абсурдно смотрящаяся в своем тряпочном купальнике на снегу и ветру.
— Неееет! — тоскливо проплакала мудрица, — Не хочуууууу…
Руки нашей жрицы всех богов, тянущиеся к гайке на худой шее обреченно обмякшей волшебницы, остановились. Я, всерьез надеющийся, что злобный предмет не окажет особо уж разрушительного воздействия на блондинку, непонимающе воззрился на последнюю. Шлиппенхофф стояла, не двигаясь, а взгляд её синих, хоть и слегка остекленевших глаз, был направлен… не на Саяку! И даже не на гайку!
Удивительно. А куда? А почему мимо? А шо так тихо стало?
Их было трое, идущих сквозь сумрак и падающий снег. Высоких, неимоверно широкоплечих, могучих. Они шли к нам молча, можно было бы сказать, даже торжественно, если бы двое, идущие по бокам от третьего, так сильно не… Как бы это сказать? Эти двое хромали, шатались, их ноги то и дело запутывались, вынуждая своих владельцев шататься, хватаясь друг за друга и за третьего. Почти комичное зрелище, но глухие белые балахоны, с лихвой покрывающие каждую из приближающихся к нам фигур, комизм неплохо так скрадывали. Однако, третья фигура…
Она шла ровно, гордо, несгибаемо, её просторное белое одеяние, не позволяющее просмотреть Статус, пафосно бултыхалось на неслабом ветру, иногда облегая скрытое под ним тело. Позволяя рассмотреть его хоть и гуманоидные, но точно нечеловеческие очертание. Оно, это тело, было искусственным. Хотя, в общем-то, это лишь промелькнуло у меня мимо сознания. Ну, то есть все эти белые фигуры, как две из них хромают, где они украли простыни у слонов…, всё это было фигней. Основным, именно тем, что заставило меня вмерзнуть на месте точно также как нашу многострадальную жрицу, был крест…
Огромный крест, который гордо несла центральная фигура в белом. Массивный, широкий, толстый, более чем трехметровой длины. А еще он был сделан из камня. Откуда я знал, что он из камня? Ниоткуда, так, догадывался. Наверное потому, что крест был не пустой, а на нем был кое-кто присобачен. Знакомая такая фигура в черной робе, тоже красиво развевающейся под всем этим противным ветром. Сделать выводы, что раньше этот крест был частью стены в одном весьма неплохом тронном зале одного весьма неплохого шварцтаддского замка, мог бы даже Виталик.