Однако сделать это ей было не суждено.
Когда из-за туч показалась огромная луна, юный Артиго сказал одно лишь слово:
— Пойдем.
Мальчик достал из костра горящую ветку и направился в темный лес, держа ее словно факел. Старое смолистое дерево горело хорошо и жарко. Елена повиновалась без вопросов и промедления. Она не видела, как Раньян дернулся, было вслед, но стиснул зубы и сел обратно, на поваленный ствол, демонстративно отвернувшись, будто мечника волновала исключительно горячая плошка с бульоном. Гаваль тоже начал подниматься, и Бьярн положил ему руку на плечо. Не в первый раз уже старый верзила придерживал менестреля, однако впервые жест оказался таким… достойным. Без обычного для искупителя пренебрежения.
— Не торопись, — посоветовал Бьярн с вежливым спокойствием. — Это между ними. Больше ни для кого.
Гаваль моргнул целым глазом и последовал рекомендации. Голова болела, пустую глазницу, казалось, заполнили раскаленными углями, но молодой человек испытывал некий подъем, ощущение всеобщего принятия. Так, будто все предыдущие месяцы он шел в стороне от Армии, очень близко и все же наособицу. Теперь же стал равноправной частью компании. Пульрх молча протянул музыканту обжаренный на огне сухарь. Гамилла так же, не говоря ни слова, дала мятую оловянную кружку с пустой, без жира, но горячей похлебкой. Гаваль склонил голову, благодаря, и впервые за очень долгое время почувствовал себя… нет, не счастливым, скорее по-настоящему живым. Тем, кто имеет значение, вес и силу. Тем, кто не плывет бесполезной щепкой, увлекаемый течением великих событий, но участвует в них наравне с… товарищами? Не спутниками, защитниками, кормильцами, а друзьями. Побратимами, связанными общей жизнью, опасностью и пролитой кровью, своей и чужой.
Менестрель жевал горячий сухарь, запивал горячей же похлебкой, изрядно приправленной ароматными травами, и старался привыкнуть к новому амплуа. К осознанию себя человеком, который готов не просто играть роль за еду и защиту, но, в свою очередь прикрыть спину товарища с оружием в руках.
Шапюйи рассказывал какой-то городской анекдот, слушатели от всей души смеялись, хлопая себя по бедрам, с размаху кидая шапки оземь от полноты чувств.
Они отошли довольно далеко, так, что костры обновленной Армии мерцали огоньками, как большие звезды. Вокруг шумел под легким ветерком темный лес, изредка опускались, кружась, последние, слишком задержавшиеся на ветках листья. Елена и Артиго, не сговариваясь, соорудили свой небольшой костерок. Женщина отметила, с какой легкостью даются ей уже привычные действия аборигена. А ведь в прошлом она, скорее всего, не сумела бы зажечь ночной огонь даже спичками…
Лицо мальчика белело под лунным светом, как гипсовая маска, движения были чуть заторможенными, однако точны и уверенны. Казалось, что юный Готдуа избавился от одной роли, решительно отбросив как ненужный больше костюм, и надел иной, отдавшись ему полностью.
Все так же, не перекинувшись ни единым словом, мальчик и женщина погрели над костерком озябшие руки. Елена поняла, что Артиго вновь принял какое-то решение, и ждала, что будет дальше. Некоторое время мальчик глядел в огонь, отбрасывавший причудливые тени на лица двух людей. Елена в свою очередь смотрела на патрона и думала, как же изменился этот «барчук» за время их не столь уж долгого знакомства. Хотя, правильнее сказать, за время совместного путешествия. От насмерть перепуганного ребенка, вцепившегося в юбку матери, готовой отдать свою жизнь ради сына (и наследника благородной фамилии) до воина с арбалетом в руках. Маленького воина, конечно, и самострелом, а не арбалетом, как непременно указала бы строгая в определениях Гамилла, но все же.
Прежде лекарка и воспитательница (поневоле) с легкостью думала о нем как о ребенке с придурью и странностями. Теперь же, при взгляде на вытянувшуюся, как струна, фигуру, на лицо и глаза, в которых отражался желтый огонь, будто в тигриных зрачках — прежние слова застревали в горле сами собой. Перед Еленой стоял еще не муж, но уже не мальчик. Отрок, видевший добро и зло, измену и стойкость, трусость и доблесть. Познавший горечь корыстного предательства и силу верности, что не требует золота в награду.
В лагере женский голос затянул песню. Елена даже чуть вздрогнула, потому что певцом оказалась Гамилла, впервые с момента встречи на перевале. Чуть погодя к голосу присоединился музыкальный аккомпанемент. В душе лекарки дернулся привычный страх — нельзя привлекать чужаков! — и тут же затих. Действительно, теперь, с учетом городских дружинников, Несмешная армия достаточно велика, чтобы не опасаться разных татей.