Сорок восемь золотых — тьфу, пыль, даже не фениксы! Ему случалось небрежно кидать на ветер суммы кратно бОльшие и сразу же забывать о них. Но для того, чтобы расставаться с чем-либо, это «что-то» необходимо вначале обрести. Допустишь чужую небрежность — она превратится в обман. Спусти обман единожды — он повторится вновь и вновь. Поэтому все приходится разбирать самолично…
Удолар знал, что в кругах высокородных господ его именуют без почтения — «чернильный герцог». Намекают на то, что дворянину зазорно вести жизнь, более подходящую купчине, презренному торгашу, что самолично проверяет каждую выписку, любой счет, ежедневно пачкая руки чернилами. Знал и находил сие забавным, поскольку никто из гастальдов не осмелился бы произнести подобное, даже пребывая в одном зале с герцогом, не говоря о том, чтобы сказать в лицо. А если болтают глупости за глаза… пусть их. Носители древних, благородных фамилий гордятся, что расплачиваются за услуги, не считая монеты, но бросая кошельки подлым ремесленникам. А герцогство Запада живет по своему уставу, и его правитель не считает зазорным лично просматривать счетные книги. Потому, в отличие от глупых снобов, не отдает две трети годового дохода на проценты по долгам.
Однако час поздний, свечи почти догорели, время «освежить» канделябры. Удолар не любил магические лампы. Свет они дают куда ярче, спору нет, но больно уж дурная слава у волшебных светильников. Нормальные лампы да свечи надежнее и привычнее. А еще герцог супротив общепринятых обычаев не терпел, чтобы кто-то бесполезно находился рядом, когда повелитель занят, поэтому лакеи являлись строго на зов. Вартенслебен, как бедняк, даже спал время от времени в одиночестве, оставляя за дверью охрану и «слуг тела».
Прозвонил далекий колокол, отмечая завершение «лунного часа» и начало полуночной стражи, за витражными стеклами герцогского кабинета прогудел рожок смены часовых. Подковки на сапогах стражников гулко стучали по песчанику, добытому в каменоломнях Вартенслебенов. Хорошего камня, увы, ломали недостаточно для обширной торговли, однако на личные нужды более-менее хватало. Луна скрылась за тучами, Малэрсид погрузился во тьму, пронзаемую желтыми точками фонарей и редких окон, где, несмотря на поздний час, еще теплились огоньки.
Надо и нам завести столичные правила, подумал герцог. Как в Мильвессе или, скажем, крупных городах Закатного Севера, где ночью запрещено выходить на улицу без света. Хорошее установление, полезное. Опять же, продажи масла и светильного жира пусть в малости, но все же вырастут. Потому что соответствующие цеха имеют привилегии, отчисляя за них процент в казну.
Надо завтра же, не откладывая, составить надлежащий арветт, который будет оглашен к ближайшим выходным. Ибо хоть поспешность — дочь дьявола, но славные, богоугодные дела надлежит совершать без промедления.
Когда вы рядом со мной, милый друг,
Не страшен мир, что жесток и груб!
Когда вы рядом со мной, добрый друг,
Тихо счастье во мне поет…
Несмотря на поздний час, песня разносилась по дворцу будто звон хрустальных колокольчиков. Последняя, третья жена герцога любила петь и не боялась мужа, чья жуткая слава распространялась далеко за пределы владения. Час был поздний, неподходящий для увеселений, однако сын Кай плохо засыпал, боясь темноты и бук, что прячутся в тенях под кроватью. Красивые песни мачехи оказались лучшим средством от ночных страхов будущего рыцаря. Хотя, конечно, вопрос — стоит ли детям слушать грустные истории о несчастной любви… Наслушаются и станут делать разные глупости.
Удолар, пользуясь одиночеством, слегка улыбнулся, заслушавшись мелодичным напевом.
Когда Вы смотрите на меня,
Мир уже иной, я — уже не я.
Я знаю, нам не по пути…
Но как тяжело уйти!
Удолар позвонил в колокольчик, призывая камер-лакея, закрыл глаза, думая, закончить все же проверку счетной книги сегодня или отложить на утро. Владетелю не нравились числа выявленной (случайно, лишь по воле Божьей) недостачи, очень уж все походило на вершину скалы, что едва виднеется над волнами, а под водой расходится мощным основанием. И это скверно — так воровать можно лишь пользуясь высоким покровительством. Значит кто-то из приближенных в деле… Это проблема. С одной стороны кража требует наказания. С другой, не каждого удается покарать веревкой, временами приходится изобретать иные способы, чтобы не восстанавливать против себя благородное сообщество владения. Увы, абсолютная власть бывает лишь в сказках. Поэтому герцог старался держать на по-настоящему важных должностях выходцев из купеческого сословия, а то и простолюдинов, несмотря на ущерб репутации вкупе с недовольством дворянской апеллы. Мелкие люди работают лучше, а за проступки спрашивать с них гораздо легче. Какого-нибудь барона уже просто так не четвертовать…
Дверь на смазанных петлях даже не скрипнула, открываясь, лишь сквозняк слегка пригладил седые волосы герцога. Шаги слуг были почтительны и едва слышны благодаря войлочным подошвам.
Закончу сегодня, решил правитель, сделав глоток вина из стакана. Чистейшее стекло, декор золотой эмалью… Как же обустроить ремесленное изготовление таких вещиц? Где найти хороший песок?
За то, что я полюбила Вас,
Меня одели Вы в атлас,
Но не судьба нам вместе быть,
И прошлое не изменить.
Песня оборвалась и тонкая леска, свитая из женских волос, захлестнула шею герцога. Лишь в этот момент Удолар понял, что вошедших слуг не сопровождал медовый запах белого воска от связки новых свечей. Один убийца изо всех сил затянул петлю, упершись коленом в спинку кресла из прочной акации. Второй навалился на владетеля, прижимая руки.
На жизнь герцога покушались не первый и даже не десятый раз, однако впервые это происходило столь… грубо. Не яд, не корабль, собранный так, чтобы разломиться на сотню частей в непогоду, не «случайный» промах из арбалета на охоте или, в конце концов, быстрый удар стилетом в полутьме господских покоев. Обычная удавка и несколько подкупленных слуг. Поэтому в первые мгновения Удолар ощутил скорее замешательство, чем страх. Затем пришел гнев. И лишь через пару секунд, а может и больше, когда удушье накрыло разум багровой пеленой, а смерть овеяла герцога взмахом крыльев, Вартенслебен понял, что сейчас умрет. И тогда испугался по-настоящему.
Ужас облизывал сознание, скребя шипастым языком, но тело, повинуясь инстинкту и безграничному желанию выжить, действовало будто само по себе.
Если бы злодеи были чуть лучше подготовлены, они пользовались бы проволочной струной и сделали правильный «захлест», когда удавка обвивает шею полностью. Но это были подкупленные слуги, которым не преподали высокое искусство тайного убийства. Удолар повернул голову до упора, так, что хрустнула шея, это позволило втянуть несколько драгоценных капель воздуха. Герцог рванулся изо всех сил, так что каждая мышца содрогнулась в конвульсии. Убийцу, который держал руки жертвы, подбросило, ударив о столешницу, давление ослабло на мгновение, и Вартенслебен сумел вытащить из потайных ножен в рукаве короткий нож. В пику давним традициям семьи, а также отдавая должное любви к охоте, одиннадцатый герцог не ценил граненые стилеты, предпочитая что-нибудь широкое, пригодное для нормального реза. Один удар за спину, ниже пояса, судя по сопротивлению клинку — удачно. Веревка на шее задергалась, будто убийца пытался перепилить мишени глотку — кажется, покушавшийся был ранен, однако до последнего старался выполнить задачу. Кто-то что-то закричал, но герцог ничего не мог разобрать из-за рева в ушах. Легкие горели, сознание опять заволакивала багрово-черная мгла, но Вартенслебен сумел ударить еще раз, целясь вслепую по вражеской руке. Снова попал, и смертельная петля на шее сразу ослабла. Второй убийца мотнул головой и попробовал навалиться вторично — чтобы напороться на выставленный клинок.
Воздух прорвался в сухое горло, обжигая будто чистейшее пламя, шея болела так. словно голову пытались отрезать ржавой пилой, а легкие заполнил расплавленный свинец. Нож едва держался в ослабевшей ладони, однако герцог был все еще жив, и сжимал скользкую от крови рукоять. Поняв, что удушение не задалось, второй злодей выхватил кинжал и без всяких изысков ударил герцога в живот. Удолар инстинктивно закрылся свободной рукой, но безуспешно — хорошо заточенный клинок разрезал до кости руку, отбросил ее, распорол плотную ткань мантии и до середины погрузился в живот правителя.