Ближайшие сподвижники императора давно уж не собирались в полном составе — осень выдалась тяжелой, обильной вызовами и неприятностями, кои требовали наискорейшего решения. Судя по лицам, которые иное, плебейское перо живописало бы как «мрачно-кислые», с решением не ладилось, притом у всех.
Вартенслебен что-то задумчиво отмечал свинцовым карандашом в книжечке, то и дело вытирая пот со лба изящно вышитым платком. Герцог выглядел болезненным и несчастным. Князь, развалившись на стуле, пил крепленое вино с опытностью мудрого пропойцы, скользя по узкой грани между хмельной элегией и косным опьянением. Курцио Монвузен более обычного казался не человеком, а деревянной куклой, что и пальцем не шевельнет без крайней надобности. Против обыкновения глава имперских шпионов основательно припудрил вытянутое лицо, скорее всего, чтобы скрыть несвежесть от многонощных бдений. В основном Курцио глядел на шпалеру, изображавшую Фортуну. Женщина с повязкой на глазах, вышитая в пять цветов, вращала колесо, произвольным образом помещая людей в райские сады или отправляя в ледяной ад.
Один лишь Безземельный казался хоть и невеселым, но, по крайней мере, бодрым. Внешний облик графа соответствовал последней моде и явно был сформирован под влиянием девицы Фийамон — отказ от материи в пользу хорошо выделанной кожи преимущественно красного и бордового цвета, высокие сапоги под колено с длинным носком, а главное — фантастическое обилие застежек-крючков. Они шли буквально от пальцев ног до неснимаемого капюшона, декорированного в виде складчатого воротника с многочисленными пуговицами, так что «упаковаться» в это самостоятельно, без помощи слуг, не было никакой возможности. Боевой, не «костюмный» меч на старой перевязи без украшений, казался чужеродным и нелепым на сем чуде замшевого искусства. Подобный стиль требовал, чтобы правая кисть была свободна от перчатки (кою следовало изящно заткнуть за пояс) и сверкала драгоценными перстнями. Будучи воином и правшой, Безземельный освободил и украсил другую, левую руку, чем вызвал в сообществе столичных модников форменный ураган споров — допустима ли подобная вольность, следует ее считать экстравагантным чудачеством или позорным афронтом?
Глядя в окно, герцог словно бы нехотя и в пустоту осведомился, обращаясь ко всем сразу и никому отдельно:
— Хотел бы я знать, откуда средь молодежи столичного града пошла традиция раскрашивать лица?
— Что? — не понял князь Гайот. Горец уже «накидался» до состояния, когда начинают пропускать мелкие элементы этикета и, судя по решительно отодвинутому бокалу, отчетливо это понял, сочтя за лучшее остановиться. Одной рукой князь перебирал массивные звенья серебряной цепи, перекинутой через плечо.
— Молодежь красится, будто в театре, — безжизненно-механическим голосом пояснил Курцио, старательно глядя мимо Биэль. Монвузен и маркиза делали вид, что даже не знакомы.
— В низкопробном театре! — добавил герцог, кривясь пуще обычного. — Нанимают актеришек, чтобы по их подобию размалевывать физиономии недостойным образом. Уподобляются шлюхам из притонов!
— Быть может, нам разъяснит сей вопрос любезный Курцио? — предположил Шотан. Судя по выражению бледного лица, которому не требовалась пудра, граф как раз не имел ничего против шлюх, даже из притонов.
— Увлечение это происходит из новых традиций, установленных Его Императорским Величеством, — четко и кратко вымолвил означенный Курцио. — Император супротив давних обычаев стремится держать при себе лишь необходимых людей…
Герцог улыбнулся краешками губ, вспоминая давешний разговор с Оттовио и жалобы юного императора на суету вокруг царственной особы. Интересно, что сказал бы мальчишка, живи он как отец покойного Готдуа, у которого за право вынести ночной горшок поутру боролись, по меньшей мере, три барона или два графа.
— … Те, кто раньше питал надежды как-то пробиться в ближний круг, этих чаяний теперь лишен, — продолжал меж тем Курцио. — А потребность и желание весьма велики, особенно у дам. Ведь император не женат и не помолвлен. Поэтому жаждущие стараются подчеркнуть себя на расстоянии. Как актеры. Женщины рисуют на лицах очарование и прелесть, мужчины — выразительную мужественность.
Князь и граф, которым «выразительную мужественность» подчеркивать надобности не было, одновременно хмыкнули. Шотан — изящно, прикрывая рот пальцами в блеске золота и каменьев, Гайот по-мужицки, хрюкнув от избытка чувств.
— И пошла же откуда-то этакая дрянь, — буркнул Вартенслебен.
— Если верить досужим слухам, такие обычаи происходят с юго-запада, — так же ровно и невыразительно сообщил шпион. — Там неожиданно укоренилась невиданная прежде традиция общественных представлений для простонародья. Новые истории, новые манеры.
Герцог поджал губы, словно желая плюнуть на указанные манеры и обычаи, но сдержался.
— Воистину, дорогой друг, нет вопроса, на который у вас не имелось бы ответа, — негромко и мелодично произнесла маркиза. То была первая законченная фраза, сказанная Биэль после церемонного приветствия в начале встречи.
Монвузен (под обжигающим злобой взглядом герцога, на которого в свою очередь с иронией взирал Шотан) хотел изящно поклониться, сказать что-нибудь соответствующее моменту и комплименту, однако не успел. В коридоре застучали подкованные сапоги дворцовой охраны и гетайров-телохранителей. Герольд, захваченный врасплох, замешкался и не сумел, как положено, сообщить под звон малой трубы о явлении правителя. Император отослал нерадивого легким взмахом и быстро подошел к столу. Пока сидевшая пятерка вставала, чтобы надлежащим образом поклониться, Оттовио так же молча отправил восвояси дворцового гофмейстера, охрану и слуг.
— Господа, приветствую вас, — сказал император и провел рукой, приглашая всех сесть. Сам он, как обычно, остался на ногах, меряя шагами немалый зал от стены к окнам и обратно. Сегодня Оттовио надел сплошь белое, самую малость разбавленное золотом колец и «цепи достоинства».
Компания доверенных сподвижников приветствовала, в свою очередь, господина.
— Если вы не против, я хотел бы назвать вопросы, требующие мудрого совета моих друзей. Некоторые вам известны. Другие пришли мне на ум недавно и определены неустанными думами о благе Империи, — сказал император таким тоном, что сразу было ясно — это не предложение и тем более не просьба.
Ого, подумал герцог, щенок начал показывать зубы. Он уже не спрашивает совет, глядя снизу вверх, а ставит «друзей» в известность, что все будет именно так, не иначе.
— Как пожелает Ваше Величество, — единогласно ответствовали верные друзья и подруга.
— Хорошо…
Император сделал в задумчивости несколько шагов, пятерка сдвинулась на стульях таким образом, чтобы ни в коем случае не повернуться к повелителю боком, тем более спиной.
— Вопрос первый, — вымолвил Оттовио. — А сколько у меня вообще свиты? Какое количество человек в данный момент служит при Дворе?
Взгляды присутствующих одновременно сошлись на герцоге. Курцио, наверняка знавший искомое число с точностью до последней сторожевой свиньи, едва заметно улыбнулся. Однако, дала ответ неожиданно маркиза, притом по памяти:
— Согласно положениям ордонанса о свите Его Императорского Величества, а также спискам обязанностей и жалований, постоянное содержание из казны получают ровно пятьсот человек ординарных придворных и тысяча двести шесть слуг. Еще три с небольшим тысячи во исполнение дарованных им привилегий содержат избранные представители бономов. Из указанного числа дворян сто тридцать шесть человек, остальные выходцы прочих сословий.
— Люди чести пользуются привилегией содержать моих слуг? — поднял брови Оттовио.
— Да. За возможность подавать прошения в особом порядке, за приглашения на праздники, а также иные не слишком обременительные для Двора, но значимые вольности.
— Понятно. И сколько это мне стоит?
— Годовое жалование всей свиты, а также сопутствующие расходы по их содержанию, включая разнообразные подарки, определено в сорок тысяч безантов, — сразу жеоткликнулась маркиза.
— То есть… — Оттовио посмотрел в кремово-розовый потолок, считая в уме. — Это же почти четверть всех расходов Короны? Даже больше.