История – вещь малополезная, хоть и интересная. Как и вся эта религиозная софистика вокруг веры, которая была для Шукри чем-то весьма далёким и смутным.
Хотя, взрослые говорили, что пара десятилетий войны (которая началась ещё задолго до рождения самой Шукри) ощутимо не поколебали ни саму Веру (течений у которой, кстати, было множество), ни готовность убивать за неё других. И уже в новом времени, современном родителям Шукри, война опять вернулась в эти горы.
Чуть позже, когда за несколько лет до рождения самой Шукри в Пули-Хумри пришли талибы, они перво-наперво взялись за азара (хазарейцев). Аллах знает, чем молодым бородачам не угодили именно азара. С одной стороны, конечно, отношения между суннитами и шиитами всегда были далеки от идеала. Да и очень часто под религиозным покровом маскировали обычный грабёж, занятие лучших земель, отъём скота, и просто насилие над женщинами…
С другой стороны, исмаилитов считают сектантами даже многие шииты. В этой связи, вдвойне было не понятно, почему из всех исмаилитов в округе вырезали вначале именно азара.
Что значит «сектант», Шукри до конца не понимала. Откровенно говоря, лично ей личность почившего более тысячи лет назад седьмого имама не казалась чем-то настолько весомым, чтоб на рубеже третьего тысячелетия из-за этого убивать друг друга.
Но пришедшие бородачи, по рассказам родни, думали иначе. Подробностей Шукри не рассказывали, но хазарейской общины именно в их кишлаке, после прихода талибов, не стало ровно за день. И смерть убитых азара, по рассказам старших, была страшной…
Сама Шукри происходила из таджикской семьи, изначально из Бадахшана (но не из той части, что на территории Таджикистана, а из своей провинции). Что-то такое происходило в конце восьмидесятых в Бадахшане, настолько сложное, что родители (тогда ещё молодые) перебрались в Баглан, где и осели возле Пули-Хумри. Брат говорил, остановились тут именно что из-за единоверцев (ибо исмаилитами были и все предки Шукри). Но сама Шукри в этом сильно сомневалась: когда, по их же рассказам, пришедшие на два года бородачи резали единоверцев-азара, что-то никто из исмаилитов-таджиков не вступился с оружием в руках за единоверцев. Хотя оружие уже давно было в каждом доме.
О братьях и сёстрах родителей в семье почему-то никогда не говорили. В детстве Шукри пыталась расспрашивать, есть ли у неё тёти и дяди, но каждый раз натыкалась на перевод беседы на другую тему. Позже, когда повзрослела, поняла: за молчанием родителей о родне (как и за переездом на границе восьмидесятых и девяностых семьи из Бадахшана в Баглан) стояла какая-то тайна. Для её ушей не предназначенная.
Всего у родителей было шестеро детей (Шукри – младшая), но до её рождения, по разным причинам, дожил только старший брат (один из).
Когда похоронили болевших родителей (Шукри тогда было восемь, а стареют в тех местах рано), брат ещё какое-то время пытался удержаться на плаву в Пули-Хумри (попутно стараясь справиться руками Шукри с хозяйством в кишлаке, находившемся в окрестностях). Но получалось плохо.
Слава Аллаху, брат, будучи почти на полтора десятка лет старше, ещё при жизни родителей успел выучиться в кабульском университете (на техническом факультете). Помимо техники, кстати, там же худо-бедно освоил ещё и язык соседей: кундузские узбеки, жившие в кампусе университета тесной общиной, почему-то оказались более близки с братом, чем «свои».
Подробностей брат не объяснял, но спасибо его трудолюбию: когда стало ясно, что именно им в Баглане не прожить, благодаря друзьям и связям удалось перебраться в соседнюю страну, в место поспокойнее (конкретно – в Термез).
Если совсем честно, в узбекский Термез очень срочно пришлось перебираться после того, как земляки (но не единоверцы, хоть и говорившие на одном языке – потому что сунниты), под покровом ночи, разгорячённые не понятно чем (тогда Шукри по молодости ещё ничего не знала о наркотиках), воспользовались отсутствием брата и, силой войдя в дом…
Далее Шукри не хотелось ни вспоминать, ни рассказывать.
В первое время после случившегося, на этом свете удержалась только потому, что самоубийство харам. Только что и сидела у стены дома два дня, тупо глядя в горизонт и ни на что не реагируя. И не решаясь зайти обратно в дом, в котором всё (включая разбросанные по полу и частично растоптанные ночными посетителями вещи) напоминало о случившемся.