Тим отпустил Генара, который, как и он, уже давным-давно перестал быть человеком в нормальном понимании этого слова и стал андроидом, вернулся на своё обычное место за столом, и, от нечего делать, включил мониторы обзора планеты. На экране появилось изображение бескрайнего леса. Кабинет заполнили шумы природы – шорох листвы, шум ветра, голоса животных и птиц. Яркое солнце и синее небо, которых Тим никогда не видел воочию, подействовали так умиротворяюще, что он задремал. Блаженное состояние полудрёмы продолжалось не долго. Что-то тревожное и пугающее вмешалось в эти звуки. Тим никак не мог вырваться из полу сна, который почему-то становился кошмаром. Наконец, ему удалось открыть глаза и его охватил ужас. Он не мог поверить тому, что увидел. На лесной поляне бегали одетые в какие-то лохмотья мальчонка и девочка, лет шести-семи, и громко смеялись, а за ними гонялась собачонка, махала хвостиком и заливисто лаяла.
– Пре-кра-ти-и-ить!!!!! – завопил хозяин жизни, но его никто не слышал.
Возмущение повелителя жизни и смерти достигло такого предела, что искусственное сердце не выдержало и взорвалось. А радостный смех и лай остались.
Недоразумение
Глава 1
– Нет в тебе любви, Антоха! – горестно вздохнул отец после очередного разговора с сыном «по душам», и потянулся к валидолу. Сердце.
Сорокапятилетний Антон тоже вздохнул, непонимающе пожимал плечами, но перечить родителю даже не пытался. Вообще никогда с ним не спорил. Как-то лет семи от роду пошли с отцом и старшим братом в общую баню. Были раньше такие. Да и сейчас, поди, где-то остались. При входе в раздевалку обязательно сидел банщик, а когда и старуха-банщица. Банщик тазики выдавал, простыни, веники можно было у него купить, а то и мыло, и следил за общим порядком. Пришли, стали мыться, всё тебе как положено. В парную даже наведались, но Антоха быстро сбежал – поплохело чего-то. Окатился холодной водой, и стал прохаживаться между шкафчиками для одежды, чтобы хоть немного прийти в себя. Тут подходит отец, за руку берёт и молча ведёт к банщице. Та, как увидела мальца, так и заверещала на всю ивановскую: «Он это! Паскудник! Да кто ж тебя учил такие пакости говорить-то? А? Да ещё демонстрирует, охальник!».
– Ты? – грозно спросил отец, обращаясь к сыну.
Ещё не отошедший от дурмана парной Антоха стоял, открыв рот, хлопал ресницами и не знал, что сказать, потому как ни сном, ни духом. Не понимал, мальчонка, о чём кричит эта ватная, расползшаяся как опара, старуха, в чём обвиняет, почему именно его, хотя в бане не меньше десятка одного с ним возраста мальчишек шастали туда-сюда, но было очень страшно, стыдно и обидно. Обидно, потому что не делал он ничего плохого. И, хотя рядом было полно народа, и, наверняка, имелись свидетели того, что напраслину на него возводят, ни один не вступился. Никто не сказал: «Да, не он это!», а на повторный вопрос отца: «Ты?» ответить так и не смог, потому что от всех свалившихся на него невесть откуда неожиданностей совершенно растерялся и онемел. Только слёзы почему-то потекли. Сами. Сначала потихоньку, а затем и неудержимыми ручейками. Вот так и стоял с выпученными от страха, стыда и обиды глазами, дрожал всем своим маленьким тельцем и молча плакал.
Из бани тоже шли молча. Дома отец заставил Антоху снять штанишки, уложил на кровать и прошёлся офицерским ремнём по голой попке. И опять Антоха плакал. И опять не от боли, а от обиды, но не оправдывался, потому что понимал, что не поверит ему отец. Раз уж там, в бане, не поверил, так дома и подавно, поэтому плакал и кричал: «Я больше не буду!», хотя даже не знал, чего не будет.
Папка! Такой родной! Папка, в котором были сосредоточены все основания его внутреннего мира, и не поверил! Именно это было выше понимания наивного детского умишки и обиднее всего! С тех пор и надломилось в нём что-то. Такая вот закавыка случилась! То, что было прямым и правильным, но ещё несозревшим и неокрепшим, надломилось, искривилось, да таким и осталось. Поселился в нём испуг перед отцом, опоясался повседневностью, да так где-то в самой глубине души и остался на всю жизнь. Вместо любви поселился. Но и это бы полбеды. Вместе с ним пришли и недоверие к людям вообще, и неосознанное понимание, что иногда ложь, оказывается, может привести не только к наказанию, но и спасти от него. И неважно, что будет дальше. Бабушка надвое сказала, что будет. А может ничего и вовсе не будет! Так что главное – сейчас! Грозное и неумолимое! И совершенно неважно, какова степень опасности и последующего наказания. Совершенно! Страх тут же выскакивал из лохмотьев суеты, липкими мерзкими ручищами сжимал сердце, парализовал ум и волю, и в ультимативной форме требовал спасения! Любой ценой! Солгать? Да это же самое безобидное, что можно сделать! И если здесь, именно в этот момент, ты можешь избежать немедленного возмездия, так почему бы и не воспользоваться таким простым и действенным способом? Себя-то жалко! Очень! Ну, а что делать? Жалко себя!!! Понимаете? Вот, такая формула жизни! Из какой-то на первый взгляд мелочи родилось в душе Антохи эдакое чудовище – внешне незаметное, но очень ядовитое, исподволь разъедающее душу, а потому и опасное. Чего только в жизни не бывает! И все призывы отца не врать как-то разом померкли, потеряли свою безапелляционную силу и неоспоримость, смешались с этим таким неудачным жизненным опытом, замариновались в страхе и превратились в своё понимание правды. Не зря в народе говорят, мол, у каждого своя правда. Хотя, если присмотреться повнимательнее, то окажется, что этим Святым словом незатейливо прикрывают простую выгоду. То есть, на самом деле утверждение «у каждого своя правда» можно было бы вполне обоснованно заменить на «своя рубашка ближе к телу», и это и было бы той самой правдой, к которой вроде бы все стремятся, но кто же в этом признается? У каждого, ведь, своя «правда». Да, и вообще! А кто нынче не врёт? Да, все! Вот это самооправдание и стало определяющей чертой его становления. И не сказать, чтобы Антоха врал всегда и во всём. Нет! Но, когда, что называется, прижимало, не задумываясь прибегал к этой «соломинке», всё больше и больше погружаясь в пучину лжи. Вот и сейчас, сидя перед отцом, этот грозный начальник, владелец крупнейшей в городе строительной компании оправдывался и врал, как нашкодивший мальчишка.