Ну, ладно сын! А Катерина? Он её что ли воспитывал? Ну, уж нет! «Не на того напали! – мысленно взъярился Михаил Антонович. Хотел было разразиться обвинительной тирадой, но вместо этого стал бледнеть, хватать ртом воздух, покачиваться и оседать на пол. Сердце! Не успей Антон подхватить отца, так бы и грохнулся наземь. Оттащил на диван, уложил, вызвал скорую. Врачи примчались, будто в приёмной дожидались. Сделали укол, предложили госпитализацию, но, получив категорический отказ больного, также быстро исчезли. И за всей этой медицинской суматохой, как за ширмой, спряталось дрожащее неминуемое позорище главных действующих лиц нашего повествования, ибо голос у Михаила Антоновича был подобен иерихонской трубе, а сам его обладатель кривду обличал, невзирая на лица, время и место, всегда и везде, и, потеряв самообладание, контролировать децибелы не мог. При этом попранное самолюбие обличаемых записного правдолюбца в счёт не принималось вообще. Раньше надо было думать! Когда пакостить собирались! В связи с этим его мнение по какому-либо вопросу обычно узнавали не только те, на кого был обращён праведный гнев, но и множество не имевших к этому никакого отношения. А тут – приступ, и знаменитая труба вместо зычного гласа перешла на еле различимый хрип, будто прошёл дождик и она мгновенно покрылась толстым слоем ржавчины.
Глава 2
Понимая, какой опасности избежал, Антон не стал дожидаться, когда отец окончательно придёт в себя, вызвал водителя и охранников, препроводил родителя к личному лимузину, загрузил и отправил домой, пообещав вечером навестить. Вот с этого разговора и началось наше повествование.
– Меня больше всего беспокоишь даже не ты и твои похождения, – задумчиво продолжил отец, – а внуки! Какой пример показываешь? Помру, ведь, скоро.
– Не драматизируй, пап! Ты у нас ещё ого-го! – фальшиво-бодренько улыбнулся Антон, но отец тут же пресёк:
– Прекрати молоть чепуху! Ого-го! – передразнил сына. – Тебе бы такое ого-го, давно б твои работники по пятьдесят копеек на венок собирали!
– Почему по пятьдесят? – не понял сын.
– А большего не заслуживаешь! – пригвоздил отец.
«Да-а-а! – подумал Антон. Попробовал бы кто-нибудь другой разговаривать со мной таким тоном! И чего терплю?» – возмутилось самолюбие, но тот самый полузабытый детский страх выскочил тут же, как чёрт из табакерки, хряпнул самолюбие по башке, и бунт был подавлен, что называется, в зародыше.
– Да-а-а, сынок! – после некоторой паузы проворчал отец. – И когда же ты образумишься?
– Не преувеличивай, папа! Ничего страшного! – ухмыльнулся Антон. – О себе лучше подумай! Может тебе на курорт куда-нибудь махнуть? И сердце подлечишь, и отдохнёшь? – попробовал увести разговор в сторону.
– На что оно мне, здоровье-то? На твои похождения смотреть? Тобой гордиться, да похваляться? Вот он у меня какой замечательный сынок! И домов понастроил, и девок попортил не меньше! Смотрите люди добрые! Позорище сраное, – горестно воскликнул Михаил Антонович. – Иди, уже! Дома, небось, заждались.