Справедливость
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Сергей Константинович Сверстников вошел вслед за Михаилом Федоровичем Курочкиным в небольшой, но довольно уютный кабинет.
— Вот отсюда и управляй. Еще раз поздравляю с назначением в нашу газету, — сказал Курочкин и заложил руки в карманы, расставил ноги и повернул голову к окну. У Курочкина давно выпали волосы, голова блестит, как арбуз, на добродушном скуластом лице выделяется крупный нос.
Сверстников был доволен, что в редакционную жизнь его «вводит» и знакомит со всеми сотрудниками ежедневной московской газеты «Новая эра» Курочкин — первый заместитель главного редактора. Больше чем полгода газетой фактически руководит он — главный редактор Невский хворает.
— А у тебя, Сергей Константинович, стихи получаются, — снова заговорил Курочкин. — Читал недавно твою книжку. Там об озере Селигер есть… Подожди, подожди, сейчас вспомню.
А дальше забыл. Это кому же ты на голубых водах сердце оставил?
Сверстников рукой откинул с широкого лба прядь седых волос, застенчиво улыбнулся.
— Гале, жене. А дальше так:
Курочкин протянул руку:
— Сергей Константинович, подожди, теперь я буду декламировать.
Они помолчали. Потом Курочкин сказал:
— Вот собрались схимники… И соловьев ведь одними баснями не кормят, махнем в ресторан, пообедаем.
— Двинем, а то чертовски есть хочется, — поддержал Сверстников.
Курочкин взял его под руку.
— Хорошо, что ты был на партийной работе, знаешь низы, жизнь, а я уж обжился тут, знаю, что к чему… Гляди, у нас с тобой неплохой ансамбль получится. Редакторское дело хлопотное, ответственное, не знаешь, когда и при каких обстоятельствах наставишь себе шишек. — Курочкин вздохнул, а потом засмеялся. — Да и что за редактор, если взысканий не имеет! Он да председатель колхоза — самые подходящие люди для спартанского воспитания. Болтаю все о деле да о деле. Скажи, ты птичек любишь?
— Как же, конечно!
— Все поэты такие. Я не поэт, а к птичкам неравнодушен. У меня дома три клетки с кенарами и щеглами. Правда, забот много. Надо птичек покормить, почистить клетки, на птичий базар съездить за зерном. Знаешь, у Евлампия Петровича двадцать клеток. А ведь он государственный деятель. Я люблю птичек. Ко мне на подоконник голуби прилетают, мы их всей семьей кормим. И вот вижу — у одной голубки связаны ноги ниткой. Ты бы посмотрел: ножки вспухли, по взъерошенным перьям видно, что страдает. Как же можно так относиться к птице, ну скажи мне, Сергей Константинович, разве это не варварство?! Что это за люди, черт возьми!
— Что же с этой голубкой стало? — нахмурившись, спросил Сверстников.
— Сосед заманил ее в квартиру, нитку срезал. А вот, заметь, все время у моих окон крутится, кормлю.
Вышли на улицу. Курочкин огляделся.
— Утром еще была слякоть, смотри, как все подсохло.
— Пора бы уже снегу быть, декабрь на дворе.
— Пожалуй, градусов пятнадцать будет.
Курочкин поднял воротник пальто.
После обеда Сверстников вернулся в редакцию. Он окинул взглядом свой кабинет. На стене висела копия с картины Шишкина «Утро в сосновом бору». «Мазня, надо же уметь так исказить оригинал!»
Сверстников, сел за стол, обтянутый зеленым сукном; на столе подняли хоботы две автоматические ручки, в углу виднелась белая кнопка звонка. Сверстников слегка ее нажал. Мигом открылась дверь — вошла девушка в строгом синем платье, высокая, с веселыми голубыми глазами. Сверстников уже знал своего секретаря Неллю.
— Слушаю вас, Сергей Константинович, — сказала она.
— Нелля, я нечаянно, если что, я и сам управлюсь, — проговорил Сверстников смущенно.
Нелля прищурилась.
— Вы — заместитель главного редактора. Ваше время надо беречь. Когда обедать соберетесь, скажите — вызову машину. Если в библиотеке книги взять, скажите — сбегаю. Если в театр билеты приобрести, скажите — приобрету. Письмо, телеграмму отправить — скажите…