Сверстников остановил Курочкина:
— Ты говоришь, что мы посмотрим, что пишет Васильев. Кто это «мы»? Мне нравится, как он пишет!
— Товарищ Сверстников, мы с тобой можем об этом поговорить, помимо летучки.
— Почему же не здесь? Васильев хороший журналист, и я, например, готов учиться у него.
Курочкин явно сердился:
— Тебе, поэту, здесь есть у кого поучиться. Статьи писать — не стихи латать. — В зале раздался смех. Курочкину это понравилось, он и сам засмеялся. — Думаю, школа газеты «Новая эра» бесследно для тебя не пройдет! — весело закончил он.
Одни сотрудники хмурились, другие с интересом слушали, третьи ухмылялись, но все думали об одном: баталия между Курочкиным и Сверстниковым началась.
В спор вмешался Коробов Яков Васильевич, секретарь партбюро, редактор отдела пропаганды марксизма-ленинизма.
— Спокойнее, спокойнее, Михаил Федорович. Я познакомился с последней статьей Васильева «Откровенность», думаю, ее надо печатать.
— Я тоже ее читал — она бьет по остаткам культа личности, — подтвердил Сверстников.
— Я так же думаю, — согласился Коробов. — Я давно наблюдаю за Васильевым — это хороший коммунист, человек дела. Вспомните, мы его посылали на целину — он неделю работал на току со всеми наравне. И какой материал привез! Вспомните, мы его посылали за очерком в милицию — он вместе с милиционерами участвовал в ликвидации банды воров. Такие корреспонденты, как Васильев, во время войны вместе с солдатами шли в атаки.
Раздались аплодисменты.
— Черт знает, — улыбаясь, сказал Курочкин, подумав, что на летучках до сих пор не аплодировали. — Может быть, я ошибся, что не печатаем «Откровенность», может быть. Раз коллективное мнение «за», я тоже «за». Мнение коллектива превыше всего. — Курочкин прикинул: «Коробов друг Невского, того и гляди пойдет к нему ябедничать и тот даст указание печатать».
Когда-то Яков Коробов предстал перед Невским, уже редактором железнодорожной газеты. В кабинет вошел он худеньким мальчишкой, в плаще, серой кепке, в туфлях. Одна туфля была перевязана бечевкой, носок ее выглядел, как ощеренная пасть щуки. Под плащом виднелась поношенная шерстяная шаль, укутавшая щуплое тело Коробова. Юноша, несмотря на приглашение, не сел.
— Я хочу работать в газете, — сказал он.
Невский улыбнулся: перед ним был персонаж из нашумевшей картины «Путевка в жизнь».
— Хочу работать в газете, — вторично убедительно проговорил Коробов, и ему нельзя было не поверить.
— А что ты умеешь делать?
— Я из детского дома — там писал статьи в стенной газете, буду писать статьи у вас.
Невский еще раз оглядел Коробова с ног до головы: «Легко одет, а на дворе минус тридцать». Он остановил свой взгляд на туфле с оторвавшейся подошвой. Коробов заметил взгляд Невского и пояснил:
— Это я сейчас перед входом в ваше здание запнулся и, вот видите, оторвал подошву. — Он покачал толовой. — Ничего, вечером починю.
Невский взял Коробова литсотрудником. Коробов начал писать. Принесет заметку, Невский заставит ее переделать. Второй раз покажет, снова потребует переделать. Однажды Коробов взмолился:
— А вы сами поправьте, как другим.
Невский вышел из-за стола, положил руку на плечо Коробову:
— Легкого хлеба захотел.
Яков Коробов пошел, в который раз уже, переделывать статью.
После этого дела у него пошли лучше. Писал он много и бойко — слава могла вскружить голову. Тогда Невский рассказал ему, как Чавга Зулын стал Батором.
На берегу Буир-Нур в юрте родился мальчик. Мать его назвала Чавга Зулын. Мать его хорошо кормила своим молоком, он рос не по дням, а по часам. Потом мать сказала ему, хотя он еще и не все понимал: «Теперь будешь пить кумыс». Чавга стал расти еще быстрее, но от матери не отходил, она его таскала на своей спине, а когда подрос, становила позади себя в седло, и он привык к верховой езде. Однажды Чавга сказал: «Я сам хочу ехать на лошади». Мать не возражала, Чавга хватался за стремя, подпрыгивал, но луки седла не мог достать. «Подожди, сынок, я тебя подсажу»; Мать подсаживала его долго, пока он не подрос. «Ну, а теперь садись сам на коня и скачи».
Чавга Зулын вырос сильным, он лучше всех скакал, лучше всех стрелял из лука, его в сомоне (деревне) называли тархан таян аврага — чемпион чемпионов. Сын сказал матери: «Я самый сильный на всем свете». Мать огорчилась такими словами. «Ты видишь, мать, я выше всех ростом, я шире всех в плечах». — «Верно, — сказала мать, — в нашем сомоне нет тебя сильнее, а свет — это весь мир, он очень большой, там есть сильнее тебя». — «Я их всех одолею!» — запальчиво воскликнул Чавга Зулын и побежал седлать коня. Мать вышла к нему, взяла в руки повод и сказала Зулыну: «Нет, сын, ты не одолеешь их, ты подрос, чтобы достать луку седла, но ты еще не набрался скромности». — «А что такое скромность?» — спросил Чавга. «Это от мудрости, она удваивает силы». — «А где мне ее взять?» — «Будешь любить людей, уважать их, прислушиваться к их советам — у них и возьмешь».