В первый раз имя Лушкина упомянули в газете «Литература» в статье «Мужественный голос писателя». Тогда он не поверил, но в газете черным по белому было пропечатано: «Лушкин», и именно он, а не другой, потому что никто другой не писал повести «Гибель паука в собственной паутине». Это произведение появилось на свет тридцать лет назад, упомянуто же было теперь в связи с рассказом «Как обламывают рога у взбесившегося быка», который он, Лушкин, написал. В свою очередь, к этому рассказу было привлечено внимание потому, что Лушкин выступил со статьей о поэзии Алексея Красикова, об его очерках «И туда и сюда», посвященных колхозной деревне. Это выступление и послужило поводом для написания статьи о Лушкине «Мужественный голос писателя».
Лушкина не покидало веселое настроение с тех пор, как ему неожиданно предложил-и переиздать «Гибель паука в собственной паутине», экранизировать рассказ «Как обламывать рога у взбесившегося быка» и подготовить к печати сборник литературно-критических статей.
В повести «Гибель паука в собственной паутине» Лушкин выразительно выписал портрет безымянного персонажа с прилизанными со лба к затылку волосами, маленькой реденькой бородкой и испуганными глазами.
Статья в «Таймс» была приятна Лушкину.
Поздно вечером Вяткина позвонила Лушкину:
— Только что пришли из Нью-Йорка газеты, опубликовано ваше интервью.
Лушкин тревожно спросил:
— Мое? Кому?
— Сиднею Филикману.
— Мою беседу с ним он подал как интервью? Как он смел?!
— Хотите, я вам прочитаю? — спросила Вяткина.
— Читайте…
Лушкин не думал, что в США и Англии будут печатать какое-то его интервью.
— Вначале о вас написано, что вы подлинный интеллигент, что вы далеки от догматизма, человек-новатор, что вашей эрудиции можно завидовать. — Вяткина слышала, как Лушкин сдержанно покашливал. — А дальше идет текст интервью. Читать?
— Читайте, — попросил Лушкин. За всю его жизнь — это первое интервью. Оно как-то приподняло его над всеми. Он нужен, к нему прислушиваются, его словом хотят кого-то убедить, кому-то сказать очень важное. Теперь его мысли облетят весь мир. «Кто это сказал? Лушкин. А кто такой Лушкин? Автор повести «Гибель паука в собственной паутине».
Американский журналист приводил подлинные слова Лушкина, но в трех или четырех местах приписал ему такие суждения, которые грубо вторгались в строй его речи. Заключительный абзац интервью ему совсем не понравился. Автор назвал Лушкина духовным отцом новаторов. Американец как бы взвалил на плечи Лушкина всю ответственность. Лушкин пригнулся, как ветка дерева от тяжести севшего на нее коршуна.
Лушкину позвонил Алексей Красиков:
— Знаком?
— Да, Валерия Вячеславна только что перевела материалы из американских газет.
— И американские газеты пишут? Я знаю только из английских.
— Американцы опубликовали мое интервью.
— А ты его давал?
— Нет, они наш разговор превратили в интервью. Вот так, брат… Алло, алло! Ты что молчишь?
Красиков ответил:
— Я думаю, надо протестовать. Я не хочу быть в этой компании.
— Чудятся, наверно, тебе классовые подвохи? Милый мой, мы в другую эпоху живем. Будто ты не знаешь, что у кошка с собакой могут мирно жить. Все от нас зависит. В наших силах укротить пыл идеологий.
Лушкин слышал в трубку, как Красиков тяжело вздохнул.
— У меня такое чувство, — проговорил он, — будто они наплевали мне в душу.
Вяткина пыталась отдать себе отчет в случившемся. Ее беспокоил шумный ансамбль английской и американской прессы вокруг имени Лушкина. Она об этом сказала Алексею Красикову. Закралась тревога и за себя. Она боялась, что бойкие американцы, чего доброго, назовут ее, и уж тогда ей несдобровать. Сверстников выгонит ее из газеты. Вяткина прикусила губу и решительно топнула ножкой: «Ох, как бы я хотела вышвырнуть Сверстникова из редакции!.. Вот уж не думала, что попаду в водоворот таких страстей… «Нью-Йорк таймс» и «Таймс» попусту ввязываться в дело не будут… Папа сказал бы, как быть, но папа уже умер». Вспомнила путешествие на пароходе от Москвы до Перми в первый же год по возвращении из США. «Отец днями стоял на палубе и смотрел, смотрел на крутые берега Камы, на рыбачьи лодки, а в Лаишеве выбежал на берег и повалялся в траве: «Какая роскошь!» На обратном пути я уронила платок, ветер его подхватил и понес вперед. Упал на том месте, где различается цвет камской и волжской воды. Папа видел, как вода закружила платок и унесла на дно. «Вот ты как обошлась, — обнимая меня, сказал папа, — платком своим связала Каму и Волгу». Папуля, папуля…»