— Что такое?
Вяткина рассказала ему о разговоре со Сверстниковым, кое-что добавила, кое-что убавила. Курочкин узнал, что Сверстников смеется над статьей «Творчество молодых», поносит Курочкина, у которого-де за душой и грана бдительности нет, как такой человек может замещать главного редактора…
— Без году неделя в редакции и так зарвался?! Чистопробный карьерист.
Вяткина увидела: Курочкин сердился. Подумала: «Не лишнего ли наговорила?» Она опустила голову.
— Стоит появиться статье в газете — звонки, звонки… Видите ли, им не нравится то и это.
— Газета вообще беспокойное дело, вроде как на углях сидишь. — Курочкин исподлобья поглядывает на Вяткину.
— Не подумай, что я жалуюсь. Звонит один и спрашивает: «Почему в статьях не упоминается социалистический реализм?» Как будто мы в каждой статье должны отвешивать поклоны этому социалистическому реализму.
Курочкин думал: «Дело не в этом, не ясен этот принцип. Может, выдумали его, а у меня должна голова болеть. Ты начнешь этим принципом щеголять, тот же читатель, глядь, тебе и скажет: «Это, брат, пережиток». И так можешь влипнуть, и по-другому можешь влипнуть».
— Мы молчим, и все тут. Кто же может придраться?
— Говорю тебе, придираются.
— А криминала нет.
— И Сверстников придирается.
Вяткина шла домой расстроенная. Она злилась на Сверстникова, злилась на себя за то, что не удержалась и кое-что приврала Курочкину. Она знала, что Курочкин ее не выдаст, но сама себя терзала: «Это же клевета… Как это все у меня сорвалось с языка?»
Разговор со Сверстниковым был, конечно, неприятным. Шла Вяткина к нему с хорошим чувством, а он встретил ее сердито, она раздумала сказать ему что-то доброе — будто сквозняком выдуло все тепло из сердца.
— Значит, воюете? — спросил Сверстников.
Вяткина покосилась на него.
— Скажите мне откровенно: почему вы питаете любовь к одной части поэтов и отвергаете других, почему у вас вызывают восхищение одни писатели и отчуждение другие?
На лице Вяткиной появилось недоумение.
— Разве я дала вам повод задавать такие вопросы?
— А статья «Творчество молодых»?
— Что же там особенного?
— Подбор фамилий вас не удивляет? — Сверстников смотрел в глаза Валерии Вяткиной, она их не отводила.
— Автор вправе говорить об одних, умалчивать о других. — Вяткина исподлобья смотрела на него, как бы спрашивала: «Что вы скажете на это?»
— Верно, все это верно, но почему вы умалчиваете о поэтах, чье творчество имеет большое гражданское звучание?
Вяткина вспыхнула:
— Это уже политическое обвинение. Вы не имеете права так со мной разговаривать!
Сверстников не вскипел, как она ожидала.
— Я прочел все, что вы писали, что писали ваши друзья. Болезнь тоже может быть благом, нашлось время для этого. Почему вы боитесь упоминать в статьях социалистический реализм?
«Разговор принимает острый оборот», — подумала Вяткина, но нашлась, что ответить.
— Разве так обязательно об этом говорить? А если нет повода для такого разговора?
Сверстников понял Вяткину.
— Я хочу, чтобы вы твердо проводили партийную линию.
— Вы навязываете мне свои мысли, парализуете мою волю.
— Я толкую мысли партии.
— Ну уж, это слишком! Вы самонадеянно берете на себя роль толкователя мыслей партии, — выпалила Вяткина и хлопнула дверью так, что стекла в окнах зазвенели.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сверстников случайно узнал, что Нелле исполняется двадцать пять лет. Позвонила ее подруга Катя, а Нелли не было на месте, ушла в библиотеку, телефонную трубку поднял Сверстников.
— Нелли нет, — ответил он.
— Как жаль, — сказала Катя. — Я вас прошу передать ей поздравление с днем рождения, сама не смогу, уезжаю.
— Сколько же ей стукнуло? — спросил Сверстников.
— Уже много, старушка. Четверть века завтра будет, — ответила Катя.
— Обязательно поздравлю такую старушенцию, — смеясь, ответил Сверстников.
Утром он забежал в цветочный магазин, там оказалось десятка три мужчин.
— Знаете, моей Нелле сегодня исполнилось тридцать, — проговорил мужчина.
— Какое совпадение — и моей Нелле тоже тридцать, — откликнулся другой.
— А моей тридцать пять!
Сверстников подумал: «Сколько же Нелль на свете!» Он отобрал пять веточек мимозы и попросил завернуть. В магазине не оказалось бумаги, пришлось воспользоваться свежим номером газеты. По пути он забежал в кондитерский магазин и обратился к кассирше:
— Какие вы предпочитаете конфеты?