В обкоме Сверстников задержался недолго: отделы были пусты, даже в промышленном и строительном дежурили лишь технические секретари.
— Теперь до осени в обкоме будет пусто, — сообщили они.
Сверстников сел рядом с шофером. Проехали одно село, другое. Сверстников спросил:
— А где же соломенные крыши?
— Соломенных крыш теперь меньше, Но есть, и еще немало, — ответил шофер.
Сверстников видел новые избы, свеженькие срубы. Подъехали к колхозу «Красная заря». Шофер сказал:
— Здесь все новое.
С горы как на ладони показался маленький городок. На прямых широких улицах дома под черепичными крышами, с палисадниками и небольшими дворами с огородами, садами и хозяйственными постройками. Тротуары выложены кирпичом, а кое-где залиты асфальтом, около них, как солдаты на страже, стоят тонкие, только что надевшие зеленые платки березки. Проезжая часть главной, Октябрьской, улицы покрыта асфальтом, а боковые, параллельные ей — мелким гравием.
— Когда-то здесь не спасали от грязи сапоги. Теперь колхоз славится детским садом и музыкальной школой имени Глинки, общественной столовой с трехразовым питанием, Домом пенсионеров. Детский сад здесь называют «Соловьиные голоса».
— Это редкость, но так будет везде, — сказал Сверстников.
Отъехали от колхоза «Красная заря» километров десять и за перелеском увидели деревню с валящимися набок домишками. Колхоз «Восход». Бесполезно искал Сверстников хотя бы одну новую доску в заборе или на крыше.
— Как же это сюда ветерок не заглянул? — спросил он шофера.
Шофер молчал.
В Широкое приехали еще засветло. Сверстников не стал терять времени, пошел знакомиться с Гусевым.
— Из газеты «Новая эра»? — удивленно спросил Гусев. — А я решил, что никто не приедет.
— А почему вы не ожидали кого-либо?
У Гусева было неподвижное бледное лицо. Густые рыжие свисшие брови прикрывают глаза, как щитом. Перед Сверстниковым был широкоплечий, с сильными руками, среднего роста мужчина.
— Не ожидал, потому что считал: Кириленко и Васильев свели счеты с честным человеком, умыли руки и были таковы. — В приглушенном голосе Гусева прислушивалось негодование.
«Кажется, действительно обидели человека, незаслуженно оскандалили на весь свет». Сверстникову захотелось подойти к нему, пожать руку и сказать: «Не волнуйтесь, разберемся». И он сделал шаг к Гусеву, и опять бросилось ему в глаза неподвижное бледное лицо Гусева.
— Если разрешите, я вам ничего рассказывать не буду, — заговорил снова Гусев. — Подумаете еще, что выгораживаю себя. Вы уж меня не спрашивайте ни о чем, так все надоело, очень надоело, даже жить не хочется.
— Не отчаивайтесь, — сказал Сверстников.
— Пусть другие говорят. — Гусев отвернулся, смахнул слезу. — К несчастью, медицински образованный человек все видит, все понимает. Зашли мы с Кириленко в палату, больная обращается к нему: «Доктор, что мне можно есть?» Кириленко отвечает: «Кроме жареных гвоздей, все». — «Вы шутите, доктор, — говорит она ему, — разве мне не нужна диета?» Кириленко посмотрел на нее высокомерно и изрек: «Вам нужна диета — пятнадцатый стол». Ну, что вы скажете?
Долго Сверстников слушал Гусева и в глубоком раздумье ушел в гостиницу. Утром Сверстников обнаружил под дверью подсунутые два письма. «Берегитесь, — читал он, — кириленковской банды, обворожат вас, как цыгане». В другом письме сообщалось, что «Васильев имел тайные связи с медицинской сестрой А. П. Она не раз была у него в номере гостиницы. Будьте осторожны, люди Кириленко за вами следят». Обе записки без подписи.
Сергей Константинович взял список сотрудников и по нему отыскивал медицинскую сестру с инициалами «А. П.». Их оказалось семь. «О которой же написано в записке?»
На третий день пришла Заикина. Она очень волновалась, руки ее, положенные на колени, тряслись, собиралась что-то сказать, но не могла начать разговора.
— Чего волнуетесь, говорите, не волк перед вами.
— Я буду откровенна. Записку о банде Кириленко писала я, записку о медицинской сестре писал он, Гусев… Я не могу больше лгать… Не могу больше подличать… Нас с Гусевым связывала двадцатилетняя интимная дружба… Вы меня будете слушать? Хорошо. Вы знаете, что партийное собрание больницы взяло под защиту Кириленко и предъявило обвинение Гусеву в расхищении строительных материалов, назначив комиссию по проверке. Николай Васильев в статье «Откровенность» об этом писал. Секретарь парторганизации нашей больницы Гусев, встревоженный решением собрания, пришел тогда к Васильеву в гостиницу и принес справку о том, что за строительные материалы уплатил деньги. «Почему принесли эту справку мне, вы ее предъявите комиссии», — сказал Васильев. «И вам она нужна, а то еще напечатаете, что Гусев вор». Васильев ответил: «Без проверки я ничего не напечатаю». Я знаю, что Васильев досконально изучил все обстоятельства дела и снова встретился и выслушал Гусева. Гусев неторопливо почти два часа рассказывал, как ему трудно работать с Кириленко. Васильев на прощание ему сказал: «Все закономерно, ваши поступки в духе вашего характера, по-другому вы поступить не могли». Гусев понял эти слова по-своему. «Значит, корреспондент газеты считает, что был прав я, а не Кириленко», — сказал он мне. Я подумала: «Ну, пронесло». Радужное настроение не покидало Гусева до появления статьи в газете. Прочитав статью Васильева «Откровенность», Гусев долго бродил по городу, домой пришел ночью, полный решимости вести бой с Кириленко и Васильевым. Он в одну ночь сочинил опровержение, написал письма родным в Кишинев, Ижевск и Керчь, приложил к ним тексты писем в редакцию «Новая эра» и умолял подписать и немедленно направить по назначению. Гусев мне вручил текст письма от больных. Я его переписала и уговорила тяжелобольных поставить свои подписи, они и не знали, что там написано.