— Извините, в навозе. — Кирюхин подошел к сорокаведерной бочке, сполоснул руки и обтер их о шаровары. — Вот теперь поздороваемся. — Он крепко пожал руку и виновато показал на гряды. — Упустишь, без овощей останешься. Вечерами только и можешь заняться. Еще денек-два — и управлюсь. Картофель еще посажу.
Сверстников не без любопытства рассматривал Кирюхина: он еще не остыл от работы, лоб влажный, щеки в румянце. Кирюхин довольно поглядывал на грядки, они походили на хорошо взбитые перины.
— Помешал я вам?
— Нет, товарищ Сверстников.
Кирюхин наслаждался заслуженным отдыхом и был доволен сделанным. Он изредка наклонялся, подбирал трухлявые палки и камешки и откидывал их к забору.
— Час, два, как вернулся из колхозов.
— И много за вами закреплено?
— Три, но больше всего бываю в «Восходе», колхоз отстающий, не выполняет директив, не справляется с государственными заданиями.
— Говорят, там председатель был пьяница?
Кирюхин сердито и осуждающе смотрел из-под насупившихся бровей.
— Это верно… был такой… Но другие тоже не без греха, а дисциплину знают. А у этого то сырые настроения — «мокро, сеять нельзя», влажно — «хлеб молотить нельзя», то преступная беспечность — этого «не предусмотрел», того «не предвидел», или ничем не оправданная спячка — не раскачаешь. «Подождем да успеем». — Кирюхин говорил на басах, резко жестикулировал, все равно что рубил дрова.
— А он способен был управлять колхозом?
— Ему ничего не стоило подвести район. — Кирюхин с усмешкой посмотрел на Сверстникова. — Этот председатель потерял чувство ответственности за порученное дело, не оправдал надежды руководящих органов. Вот и все. Способен был лет десять руководить райстрахом, а тут вдруг занемог.
— А как же вы?
— Что я? Что я… Я и записки в райком писал, и секретарям говорил, и на бюро выступал. Я не молчал, а беспощадно разоблачал ротозея. На бюро райкома все отмечали, что Кирюхин вовремя сигнализировал. На заседании бюро говорили, что председателя вовремя сняли, — закончил Кирюхин.
— Вовремя?
Уже второй раз за эту беседу Кирюхин одарил Сверстникова недоумевающим взглядом.
— Что же, по-вашему, руководящий орган не вовремя вмешивается в дела подчиненных ему организаций?
Из соседнего двора над забором показалась седая голова с загорелым лицом.
— Владимир Петрович, — сказала седая голова Кирюхину, — ты завтра поедешь в «Красную зарю», прихвати и мне помидорной рассады и кустов пятьдесят клубники.
— Хорошо, Архипыч, привезу, — улыбаясь, ответил Кирюхин. Седая голова скрылась за высоким забором. — Вот он, Архипыч, был председателем «Восхода». В колхоз-то и не переезжал, видите — дом, огород, сад.
— В «Красной заре» председателем работает бывший инструктор райкома? — спросил Сверстников. — Хвалят, говорят, что, еще когда инструктором был, любил хозяйством заниматься, колхоз тогда в гору пошел.
— У того стиль совсем другой, он по натуре хозяйственник. Партийный работник должен со своего конца подходить, а хозяйственник — со своего. Чуть спутаешь функции, и ты уже не инструктор райкома. — Кирюхин вдруг застеснялся. — Надо бы вас угостить, да жены нет дома, в родильный ушла. Третий будет. — Кирюхин засветился, обмяк. — Намотаешься день-то, придешь домой, вот под этой яблоней давай с ребятками кувыркаться, усталость как рукой снимает. Да и огород забава — сегодня приметил огурчик-пупырыш, утром встал, посмотрел, уже вырос с большой палец. А помидорка? Сорвешь ее, а она горит в руках, как спелая рябина. Вы летом приезжайте, Надюша, жена моя, вареньем угостит, она мастерица варить. Ее варенье с медом спорит.
— Спасибо, — проговорил Сверстников.
Кирюхин на прощание заверил:
— Теперь мы за «Восход» взялись, вытянем из отсталых в ряды передовых… Есть тут и наша недоработка.
Петр Дмитриевич Фролов, как только помощник доложил, сам вышел из кабинета навстречу Сверстникову. Они обнялись и расцеловались. На пленуме ЦК КПСС они виделись мельком, поговорить так и не удалось.
Давно отгремели годы юности, перед Сверстниковым был уже не Петька Фролов, а седовласый Петр Дмитриевич Фролов, член ЦК, первый секретарь большой области. От того Петьки сохранился умный, пристальный взгляд и задорный хохот. Крепкий загар лица подсказывает, что этот человек лишь на часок-другой задержался в просторном кабинете. Сверстникову подумалось, что сейчас Фролов выйдет из-за стола и скажет: «Я буду здесь завтра», — и уедет в колхозы.