— Вижу, не молчишь, но и на вопрос не отвечаешь. Эх-хе-хе, друг ты мой! Вон как Кириленко работает: целится, целится, хвать — и человек здоров.
Фролов оживился.
— А ведь мудрец, честное слово, — вставил он.
— В «Восходе» один колхозник мне рассказывал — пять раз его резали, а осколок от бомбы не могли вырезать. Кириленко взялся…
— Ну и что?
— Порядок, железяку как ухватил, так и выволок. Ясно?
— Ясно-то ясно. — Фролов склонил голову. — Понимаю, куда клонишь… Учту… А его там зря прижали. Кириленко — это золотые кадры.
— Чего же этим золотым кадрам портят жизнь, мешают работать, из Москвы надо приезжать, как будто власти на месте нет.
— Хо-хо-хо! Вот это да, критикнул, критикнул… — Фролов искоса посмотрел на Сверстникова. — Мне хочется, чтобы везде был порядок, а вот везде-то его и нет. «Восход» был хорошим колхозом, стал плохим. Возьмет верх Гусев или Чачин. Что говорить, была река глубокой, стала мелкой. — Фролов взял папиросу и закурил. — А ты, Сергей, куришь?
— Пять лет как бросил.
— А водку пьешь?
— С секретарями обкомов пью.
Фролов захохотал:
— Все такой же догадливый. Поехали ко мне ужинать. Сегодня утром парочку уточек подстрелил, сам разделал их. Никому не доверяю дичь готовить — портят.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Сверстников на машине доехал до Ленинского проспекта.
— Езжай в гараж, я пешком пойду, соскучился по Москве, — сказал он шоферу.
Весна и в Москве почти уже встретилась с летом. Солнце щедро дарит свет и тепло выстроившимся в стройные шеренги кудрявым липам, застенчивым березкам, медовым тополям.
Празднично поглядывают на улицы дома, чем-то ласкают взор. На хорошо обработанных клумбах буйно цветут нарциссы, пионы и непременные, так веселящие душу анютины глазки.
Сверстников остановился у театральной рекламы и с удивлением посмотрел под ноги на развороченный бетон.
«Какая силища!»
Под бетонной плитой живут корни, оставленные отступившим с этих мест лесом. Всем ли им пришлось вести схватку с непроницаемой, холодной плитой, сказать трудно, но совершенно бесспорно, что отважился на подвиг вот этот дубок. Он настойчиво толкал и пробивал плиту. Плита вначале упиралась, потом стала кряхтеть и вдруг в какую-то секунду развалилась: большие куски бетона опрокинулись и обнажили парную землю, мягкую и сочную, как творог. Зеленый прутик с упругими прожилками на листочках легко вздохнул, свободно глянул на синее небо.
«Какая силища!»
Сверстников взял кусок бетона в руки и попытался разломить, — как ни старался, не отломилось даже крошки. Тогда он со всей силой бросил кусок бетона на лежащий камень. Бетон зазвенел, скользнул по камню и высек пучок искр, но не потерял ни одного кусочка.
Сверстников сказал дубку:
— И ты это сделал?!
Проспект жил под куполом свежего весеннего неба.
Через Ленинский проспект лежит путь от Внуковского аэродрома к центру Москвы, к Красной площади, к Кремлю, к Мавзолею Владимира Ильича Ленина. По этой широченной магистрали столицы промчалась не одна озаренная ликованием народа молодая слава. По этой магистрали ехали делегации коммунистических и рабочих партий на съезды КПСС. Для многих известных и безызвестных людей знакомство с Городом Солнца не по Кампанелла, а в жизни начиналось с Ленинского проспекта.
Мимо Сверстникова неслись один за другим экспрессы с Внуковского аэродрома: англичане, французы, немцы, арабы, африканцы повернулись к открытым окнам автобусов и всматриваются в улицу. На их лицах он читал: «Москва, вон она какая!» Из окон автобусов нередко приветливо махали руками, и Сверстников вместе со спешащими москвичами отвечал им улыбкой: «Добро пожаловать!»
В редакции «Новой эры» все окна были открыты, и ветерок свободно прогуливался по комнатам.
— С приездом! — еще издали крикнул Курочкин Сверстникову. — Удачно съездил?
Курочкин немного пополнел и, что особенно бросилось Сверстникову в глаза, обрел уверенную походку.
— Статья Васильева «Откровенность» и в основе и в деталях отображает действительность, — ответил Сверстников. — Первый секретарь обкома Фролов находит, что это очень удачное выступление «Новой эры».
— Приятно слышать, будем считать ее в активе нашей газеты. — Сверстников чувствовал крепкое рукопожатие Курочкина и отвечал тем же, а сам думал: «Курочкин не подозревает, что я знаю о его ходатайстве снять меня с работы». — Каждый год весна, в сущности, все одно и то же. Одно и то же.