— Но ведь в оригинале все было по-другому.
— Между оригиналом и гранками бывает расстояние, как между небом и землей.
— Это почему же?
— Приходится сокращать материал, чтобы все уместилось на полосе.
— Я подумал, что вы сокращали со смыслом.
— И как это вам в голову могло прийти!
Вяткина выдула дым в сторону Сверстникова явно из озорства. Сверстников засмеялся.
— Поиграть захотелось, да?
— А чего дуться-то. — Вяткина улыбалась, ямочка на щеке вздрагивала и замирала. — Я свободна?
— Да.
Проводив Вяткину долгим испытующим взглядом, Сверстников покачал головой: «Хлопать ушами нельзя, вот ведь как подцепила — ее не осудишь, и себя не оправдаешь».
Редакционная жизнь захватила Сверстникова — ему нравился ее бойко бьющийся пульс. В редакцию текли все новости мира, радостные и печальные, и все требовали себе места на газетных полосах. Надо что-то прокомментировать, подать реплику, откликнуться статьей. И все это надо делать быстро, точно. Сверстников с уважением брал в руки еще мокрые гранки, пахнущий краской свежий номер газеты, с интересом читал письма рабочих и сельских корреспондентов. Он чувствовал, что ему не хватает дня для множества навалившихся на него редакционных дел.
На столе лежали телеграммы ТАСС. Перебирая их, Сверстников думал: «Мир живет в огне страстей. В странах Америки и Европы бастуют рабочие, в Африке и Азии народы борются за свою независимость и свободу, стреляют пулеметы и автоматы, рвутся гранаты, бомбы, льется кровь, томятся в тюрьмах коммунисты, последний раз сверкают ненавистью к поработителям глаза патриотов, приговоренных к смерти судом империалистов. А в это время ротационные машины печатают листы книг, журналов, газет, оповещающих человечество о классовом мире, народном капитализме, исчезнувшем империализме. Идеологи монополий и банков усыпляют человечество, а оно не усыпляется, негодует, страдает и борется».
Перед глазами короткая телеграмма о судьбе Тариты. Она снималась в фильме Голливуда, выказала незаурядные способности. Фильм вышел на экраны, а Тарита снова вернулась в отель работать судомойкой на кухне. О ней, о судомойке Тарите, американские газеты писали: «Просто удивительно! Как только кинокамеры начали работать, Тарита преобразилась, став олицетворением жизни. Ее улыбка была очаровательнейшей из всех, которые мы когда-либо видели, ее глаза были наивыразительнейшими».
Сверстников вспомнил куст сирени, который он видел в ноябре. Стояла теплая погода, сирень, защищенная от ветра, обласканная солнцем, выпустила листочки. Казалось, эта сирень удивленно смотрела на свою красоту и грустила, что ее подруги так голы. Но вот грянул мороз, листья сирени свернулись, увяли и висели на кусте, как лохмотья.
Было уже поздно. Сверстников неторопливо просматривал почту.
— Р-р-разрешите, — закрывая за собой дверь, заикаясь, проговорил высокий, худой юноша. — Д-давайте знакомиться. Васильев.
Сверстников еще не видел Васильева.
— Мне много говорили о вас, — сказал Сверстников.
— У-уже успели. Т-такой, с-сякой, конечно!
— Людей красят дела. — Сверстников улыбнулся.
— Р-раз дела, п-пойдемте ко мне в к-комнату, я вам к-кое-что покажу.
В небольшой комнате Васильева около стен стояли длинные, узкие столы, на них несколько макетов электростанций, использующих прибой морской волны, множество радиоприемников со спичечную коробку, модели каких-то удивительных прокатных станов, валы, шатуны. Принесли их Васильеву изобретатели. Он всех выслушивал, пытливо расспрашивал, записывал адреса и телефоны тех, к кому изобретатели обращались. За дельные изобретения начинал войну: звонил по телефону, ездил в командировки, упрашивал и ругался, выступал в газете. Статьи его жгли бюрократов, как раскаленные угли. Промышленность немалым обязана спецкору Николаю Васильеву — десятки изобретений, больших и малых, внедрены благодаря его энергии.
— Интересно. Самую неуемную фантазию нельзя гасить. Знания наши всегда относительны. То, что сегодня кажется плодом воображения, завтра может стать научным открытием. Надо быть очень прозорливым, чтобы выделить научную догадку. Кибернетику хоронили беспросветные догматики…
Васильев согласно кивнул головой.
— П-прошу вас, — сказал он, — почитайте. Вот уж неделю г-готовая статья л-лежит у Курочкина, а потом скажет: «у-устарела».
Сверстников взглшул на гранку и прочитал заголовок: «Откровенность».
— А что говорит Курочкин?
— Я р-рассказываю об одном секретаре парторганизации, к-который случайно з-занимает этот пост. Курочкин сомневается: «Как это мы выступим п-против секретаря парторганизации? Секретарь парторганизации — и вдруг склочник. Что-то тут не так, разобрался ли ты в деле?» — с-спрашивает он.