Сверстников понял, что Курочкин на попятную не пойдет. Он хорошо знал, что Васильев испортил отношения с Курочкиным года два назад. На летучке очередной критик Гундобин вначале сказал, что его тронула глубиной и формой передовая статья, написанная Михаилом Федоровичем Курочкиным. Не вдаваясь в рассмотрение существа статьи, Гундобин добавил, что «она могла бы служить примером».
Васильев выступил вслед за Гундобиным и доказывал теоретическую несостоятельность некоторых положений статьи, сослался на небрежно написанные фразы. Васильев не ограничился рассмотрением только передовой статьи, он заявил: «У Михаила Федоровича нет морального права на редактирование газеты».
Курочкин вскочил со стула, закричал:
— Это безобразие! Анархизм! Подрыв авторитета руководства!
Главный редактор газеты Невский успокоил Курочкина.
— Мы сами с тобой подрываем свой авторитет, — сказал он. — Каждая моя ошибка не прибавляет, а уменьшает вес моего авторитета.
Слово «вес» кольнуло Курочкина, как иглой, он перед началом редакционного совещания громогласно произнес остроту: «Э-э, тот товарищ имел сто килограммов веса, не считая общественного».
Ошибки в статье были явными, но резкость Васильева тоже бросилась в глаза. Вот с тех пор и теплилась, а иногда и пламенела гласная и негласная война Курочкина с Васильевым.
К себе Сверстников пришел взволнованный. Нелля заметила на его лице красные пятна.
— Зайдите, Нелля.
— Я вас слушаю, — сказала она.
Сверстников не поднял головы, рассматривая оттиск полосы, лежавшей на столе.
— Где Васильев? — спросил он отрывисто.
— Я его не сторожу.
Сверстников поднял голову.
— Что вы сказали?
Нелля не изменила холодного выражения лица.
— Вот бумаги, читайте, они давно ждут вас. — Нелля положила на стол три папки. — Читайте, если потом будут вопросы, позвоните… — Нелля вышла из кабинета.
«Что-то произошло», — подумал Сверстников, тревога вселилась в его сердце, но он все же принялся разбирать почту.
Были письма, обращенные к нему. Из Румынии муж и жена просили принять слова признательности за радость, доставленную его стихами. Из Франции откликнулся художник — русский эмигрант, подаривший поэту, когда он там был, рисунок «Кактус». Сверстников позже написал стихи «Кактус». «Я прочитал ваши стихи «Кактус». Будто вы бросили меня в бушующее море, не нахожу я теперь покоя… Тянет на родину».
Телеграммы ТАСС. В США белые подбросили в негритянскую школу ядовитых змей, они покусали детей. Обезьяна — художник. За ее картины платят столько долларов, сколько ста художникам-реалистам за всю жизнь не выплачивали. Еще одна африканская страна освободилась от колониальной зависимости. Письмо из той же Африки: «Я прочитал книгу «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Превосходная книга. Расскажите, как длинен путь до полной свободы?»
Он читал и читал письма, радовался, грустил, негодовал.
Письмо короткое, на листке школьной тетради, написанное неуклюжими печатными буквами, без подписи. Он уже держал такое письмо там, в Широком, о тайной связи Васильева с медицинской сестрой. Такое же письмо выпало сейчас у него из рук.
Сверстников нажал кнопку. Нелля вошла.
— Это? Да? — Он стоял около стены и показывал пальцем на письмо.
Нелля хмурая вышла из кабинета.
«Что сейчас делает Гусев? — тяжело вздохнув, задумался Сверстников. — Наверное, он с детками сидит в гостиной и рассказывает им что-то смешное. Ему радостно, что к нему прижались младшие дочери, а другие жадно вбирают его слова… Видят ли дети его глаза?.. Оживляется ли лицо Гусева, когда он с ними, с детьми? А может быть, он сидит мрачный в углу гостиной и страдает? Может быть, он мучается, что совершил подлость? А может быть… может быть он и не догадывается, что совершил подлость».
Только уехал Сверстников в Широкое, как в редакцию поступило оттуда письмо без подписи, компрометирующее Васильева. Он будто бы в Широком имел интимную связь с медицинской сестрой. Курочкин прочитал письмо и ехидно проговорил: «Моралист!» В уголке письма он написал: «Сверстникову. Вот он какой, Васильев! К.».
Секретарша сказала Курочкину:
— Сверстников не скоро приедет, бумага будет его ждать, может быть, ее положить в голубую папку?
— В голубую? Нет, пусть лежит у секретаря Сверстникова.