— Я к вам, — сказала она.
— Я уезжаю.
— Опять? Не надо, останьтесь!
Ей не хотелось, чтобы уезжал Сверстников, как когда-то она не хотела, чтобы от нее уезжала на курорт мать. Тогда наполнилось глубоким смыслом слово «разлука», теперь оно вспомнилось, и горечь разлилась по сердцу.
— Мне скучно будет, не уезжайте.
Сверстников этим признанием был немало удивлен. Пристально смотрел он в лицо Вяткиной, видел в нем тревогу, ласку, думал: «Боже мой, неужели она мне симпатизирует?»
— Я ведь еду к Солнцеву, — растроганно сказал он.
— Так это совсем рядом. — Вяткина тихо и довольно засмеялась. Она слышала, что, если придет любовь, с нею не управишься. Рассказывали ей, какие чудеса она творит. Но тогда Валерия Вяткина только смеялась: «Все это сказки!» Теперь она задумалась.
Вечером к ней домой приехал Красиков. Вяткина удивилась его появлению, ведь сказал же он ей, что «больше никогда не встретимся». Он ввалился в ее квартиру в сопровождении шофера такси, оба нагружены свертками, коробками, бутылками и цветами.
— Будет у нас с тобой праздник.
Красиков протянул Вяткиной пухлый томик своих стихов под бойким заголовком «Мир вихрастый». Валерия раскрыла книгу: «В. В. В. С любовью и надеждой. Твой А. К.». Она взглянула на поэта. Ей не понравился его вздернутый и острый, как у бабы-яги, подбородок, белесые волосы…
Вяткина расставила на столе тарелки, рюмки. Красиков суетился и, ставя цветы в вазу, уронил ее и пролил воду, неуклюже стал вытирать пол шарфом.
Выпили по рюмке коньяку, веселье не приходило, молчала она, молчал и он. Вяткина удивилась: оказывается, ей не только безразличен, ей просто неприятен Красиков. Он попытался ее поцеловать, она отстранилась.
— Ты очень похорошела, — сказал через некоторое время Красиков.
— Разве? — Она уже от многих слышала, что за последний месяц помолодела и стала красивее.
Красиков заметно хмелел.
— Читала статью обо мне?
— Читала.
— Очень много пишут о моих стихах, я не успеваю читать, да, собственно говоря, я и не знаю, где что печатается.
Валерия вспомнила статьи об Алексее Красикове. Впечатление от всего, что писалось о нем, было такое, будто в мир пришел гений. Это впечатление усиливалось хвалебными, броско поданными эпитетами, вроде «новатор в поэзии», «бунтующий гений», «талантливый поэт», смело ломающий старые формы стиха. Авторы статей этих обещали ему бессмертную славу.
В поэзии Алексея Красикова оставалось ей много неясного, форма, в которую он облекал свои мысли, казалась нарочито замысловатой. Лушкин сказал Вяткиной: «Глубоко не ройтесь в его творчестве. Он оригинален — это бесспорно. И умен. Но не дай бог узнаете, что он от многих поэтов взял по нитке…» — «Шутите», — сказала тогда Вяткина и только теперь вдумалась в смысл его слов. «Что же, выходит, Лушкин не искренний почитатель таланта Красикова?»
Ей стало жалко Алексея.
Он налил коньяку в рюмки и пригласил Валерию выпить.
— Ты не хочешь выпить за мой успех? Тебе не доставляет радости моя слава? Ты хорошо знаешь, что многие стихи навеяла ты, твоя ласка рождала мою музу.
Валерия благодарно улыбнулась.
— Ладно. За твои успехи выпью.
Коньяк вершит свое дело, он ослабляет волю, развязным делает язык. Валерия смеялась. Алексей заметил перемену, подсел ближе к ней и обнял. Валерия улыбалась, но сняла с талии его руку. Красиков силой хотел ее поцеловать, но она выскользнула из его рук и снова смеялась. Это дразнило Красикова, и он еще с большей настойчивостью стал добиваться ласки. Она хохотала и хохотала. Красиков обнял Валерию, она пыталась его оттолкнуть, но поняла, что не хватит для этого сил, и ударила по щеке.
— Не смей прикасаться!
Красиков не ожидал ничего подобного. Он привык к бессловесной податливости Валерии и теперь был поражен ее гневным протестом.
— Что все это значит?