— Он же не работает!
— Какое мне дело до него, — сердито буркнул Курочкин.
— Васильев не болванка, а человек. Болванку можно бросить — и дело с концом, а человека бросать на произвол судьбы нельзя. Ты знаешь, что Васильев без копейки денег?
— Я бы на его месте пошел работать грузчиком. Что у нас, работы в стране нет?
— Это демагогия, он лишен любимого дела.
Курочкин допил чай. Он волновался, но не хотел выдать этого.
— Тебе бы, Сверстников, не следовало занимать позицию прокурора. Я тебе не подчиненный.
— Ты очень много придаешь значения субординации. Я считаю, что в любой организации должен быть порядок и дисциплина, но прежде всего в любой организации должна быть товарищеская и доверительная обстановка. Не страх за себя должен руководить поступками, а добрая воля, инициатива и талант организованных людей. Партия разрушает иерархию чинопочитания, созданную культом личности, она восстанавливает ленинский демократический принцип взаимоотношения людей. Не секира, а ум, талант, организаторские способности, знания, жизненный опыт могут создать авторитет руководителю. В наших условиях нетерпим, совершенно нетерпим руководитель, достоинство которого в том, что он умеет раздавать тумаки. Такому человеку не место быть руководителем, его назначение быть боксером.
— Наговорил, брат, всего, что и сам теперь не разберешься. — На лице Курочкина заиграла ироническая улыбка. — Добрая воля… Ты только распусти вожжи, не успеешь оглянуться, как тебя вынесет к самой что ни на есть разухабистой анархии.
— Ты не веришь в наших людей, — сказал Сверстников.
Курочкин откинулся на спинку кресла, он не мог скрыть своего превосходства над Сверстниковым, ироническая улыбка не сходила с его лица.
— Людьми надо управлять, а управлять без принуждения пока нельзя. Если над человеком не будет висеть страх — я не боюсь этого слова, — он распустится, он будет плевать на твою дисциплину.
— А сознание?
— Воспитывать надо, это само собой разумеется, но без дубинки не обойдешься.
— И я считаю, что принуждать кое-кого надо, но зачем распространять этот порядок на людей, которые выполняют свои обязанности сознательно. Дубинкой надо умело пользоваться, не избивать верных и честных людей. Надо знать, кому доверяется дубинка, иной, имея ее в руках, творит произвол.
— На кого ты намекаешь?
— По отношению к Васильеву ты совершил произвол, избавился от хорошего работника, честного журналиста и стойкого коммуниста.
— Ты не имеешь права мне бросать такие обвинения. Я перенесу рассмотрение этого вопроса в высшие инстанции. — Курочкин угрожающе посмотрел на Сверстникова: Сверстников, как заметил Курочкин, был настроен воинственно.
— Что же, может быть, придется перенести разговор и в высшие инстанции, если сами не управимся, — отпарировал Сверстников.
Напористость Сверстникова насторожила Курочкина.
— Видишь, как дело повертывается: из-за какого-то Васильева мы с тобой чуть не ссоримся, а ведь нам с тобой работать. Давай-ка, брат, кончим это дело. Что было, то быльем поросло. Васильеву дают хорошее место.
— Разве речь идет о хорошем месте?
Сергей Сверстников быстро вышел из кабинета. Его внезапный уход обескуражил Курочкина, он растерянно развел руками.
Через некоторое время Курочкин пошел к Сверстникову с намерением «сгладить острые углы». Нелля сказала, что Сверстникова вызвал Солнцев.
«Вызвал ли? Чего он туда его позвал? Может быть, новую работу ему предложит. А может быть, Сверстников напросился на прием и наябедничает на меня. Раз он там, наябедничать может…»
Курочкин решительно нажал кнопку звонка.
— Дайте мне голубую папку, — сказал он секретарше.
Он раскрыл папку и медленно листал бумаги, пристально всматриваясь в написанное. Он извлек письмо заведующего отделом кадров завода о том, что Сверстников рекомендовал на завод Марию Андреевну, которая сидела в тюрьме и была в ссылке, на углу бумаги написал: «Тов. Коробову. Считаю необходимым рассмотреть это письмо на партбюро о возмутительной политической беспечности Сверстникова. М. Курочкин».
Курочкин через каждый час посылал секретаря узнать, не возвратился ли Сверстников, но он так и не пришел в редакцию. Курочкин уехал домой часов в одиннадцать вечера с мыслью: «Если что, Солнцев бы мне уже звякнул. Скорей всего Сверстникову предложили другую работу».