«Какой он будет? Дочь или сын?»
Появилось необыкновенное, доселе неведомое ей чувство: теперь она нужнее людям, чем когда-либо. И это чувство вселил ей тот, кто еще не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать, ни мыслить. Он ей властно сказал: «Ты мать!»
«А отец? Отец где-то там, он уже бросил ребенка… Аборт!»
Погруженная в раздумья, Нелля сидела на скамье в Пионерской аллее.
«Ребенок без отца?.. А разве лучше ребенок при плохом отце?»
Валерия Вяткина читала статьи и заметки о Сверстникове и все больше возмущалась. Ей казалось чудовищным, что в споре забываются элементарные условия порядочности. Она не могла понять, почему нужно вырывать из текста статьи две-три строки и ссылаться на автора, что он несет именно такие идеи, почему позволительно вначале обеднить мысли автора, а затем обрушиться на него, обвинить в примитивизме, идейной скудости. Конечно, если бы она не знала Сверстникова, не читала его стихов, очерков, статей, она могла бы представить его кретином. И, если бы она не общалась три года с Алексеем Красиковым, она приняла бы всерьез все сказанное о нем.
Она вспомнила, как после крутого разговора со Сверстниковым побежала к Курочкину и наговорила ему о Сверстникове такого, что и придумать трудно. Ослепление злобой, недоброжелательством — очень плохой советчик. Но, если она тогда могла так поступить, почему не могут сейчас этого сделать противники Сверстникова?
Валерия Вячеславовна позвонила Лушкину.
— Вы дома? Я сейчас буду у вас.
Лушкин хотел сказать, что он-де дома, но, возможно, скоро уйдет, но не успел этого сделать, и после того как Вяткина бросила трубку, размышлял: «Остаться дома или уйти гулять?» Решил ждать прихода Вяткиной, сел за журнальный столик и, раскрыв журналы, газеты, в который уж раз стал просматривать статьи о себе.
Лушкин, не вставая с кресла, протянул руку вошедшей Вяткиной:
— Садитесь. Что вас привело в мой дом?
Вяткина не решилась выложить сразу, зачем пришла.
— Давно не видела вас.
— Кажется, давно… Видите, что тут понаписано?
Вяткина пробежала заголовки уже знакомых ей статей о Лушкине в газете «Литература», полистала один толстый журнал.
— Давно ли вы жаловались, что вас замалчивают.
Лушкин положил руки на поручни кресла.
— Нет спасу от звонков, от писем, литературных дел невпроворот, а тут еще присылают рукописи, разве их все прочтешь!
— И как же вы?
— Пересылаю в издательства.
— С отзывом?
Лушкин ответил:
— Не всегда…
— Вы влиятельный теперь человек. Силой стали.
— Возможно. — Лушкин отвел взгляд от Вяткиной, опять как-то по-особенному облокотился.
— Я хотела спросить вас… — Вяткина с непонятной ей робостью не закончила фразы.
Видя ее нерешительность, Лушкин подбодрил, не меняя позы.
— Спрашивайте, спрашивайте.
— Не придерутся ли к вашей статье о Сверстникове?
— Почему?
— Есть места из Сверстникова, вырванные как будто для намеренного его избиения.
— Святая наивность. — Лушкин захохотал. — Мы не играем, а ведем борьбу.
— Литературный спор, — поправила Вяткина.
— Борьбу, — настойчиво повторил Лушкин. — Это между нами.
Лушкин встал, заложил обе руки в карманы пиджака.
— А если придерутся?
— Чепуха! — резко проговорил Лушкин и неторопливо прошел к письменному столу на зов телефона.
— Слушаю, — баском процедил Лушкин. — Живу в трудах и заботах. А твои дела как идут?.. Хорошо… Забавно, забавно… Ох и шутник ты, Алексей.
Вяткина поняла, что позвонил Красиков.
— Что, что? Не может быть! Из-за моей статьи? — Лушкин как-то сразу сгорбился, побледнел.
— Может быть, врача вызвать? — обеспокоенно спросила Вяткина.
Лушкин вытирал пот со лба.
— Этот… застрелился.
— Кто?
— Этот…
— Кто «этот»?
— Сверстников.
— Мямлите как мокрая курица!
Вяткина схватила пальто, на ходу надела его. Выбежав на улицу, она вскочила в первый попавшийся автомобиль и крикнула шоферу:
— На Ленинский проспект!
Обеспокоенные необоснованными обвинениями Сверстникова, писатели Марина Колосова и Петр Телегин пришли к Солнцеву.
— Почему взираете с олимпийским спокойствием на то, как поносят Сверстникова? — Гневные цыганские глаза Марины не обещали ничего доброго.
Солнцев внимательно слушал Колосову и Телегина, их волнение передалось ему, но он хранил на своем широком, добром русском лице спокойствие.
Телегина и Колосову поразила невозмутимость члена ЦК, ответственного работника. Они переглянулись, решительно поднялись и направились к выходу. Солнцев как можно спокойнее сказал: