— Вот уж от вас я не ожидал мальчишества.
— Как это мальчишества? Мы о серьезном деле говорим.
— Пришли бы мальчишки и девчонки, — Солнцев внутренне ликовал, он сумел остановить Колосову и Телегина. — Да, да, не делайте большие глаза. Пришли бы ко мне мальчишки и девчонки и со слезами на глазах просили: «Дяденька, нас обижают, заступись».
Колосова и Телегин вернулись, чинно уселись в кресла.
— Почему вы боя не принимаете? — доверительно спрашивал Солнцев. — Знамя социалистического реализма несет вся писательская организация, а фыркают на него пяток свихнувшихся поэтов и недоучившихся писателей. Разве это дело — бежать к нам, просить помощи? — Солнцев спрашивал и, не ожидая ответа, продолжал говорить: — Вот смотрите — свежие номера журналов Москвы, Ленинграда, Воронежа, Ростова-на-Дону, Новосибирска… Смотрите, как они воюют за социалистический реализм. Я не вижу ваших выступлений, может быть, я проморгал ваши статьи?
Колосова и Телегин склонили головы.
— Что, не нравится? Тоже воюйте, — заключил Солнцев.
Телегин взъерепенился.
— Ты это что на нас взъелся, что?
— Да уж замолчи! — Колосова подала руку Солнцеву и, сердито оборвав Телегина, сказала: — Пойдем.
Колосова и Телегин в молодежном кафе выпили крепкого чая и отправились писать письмо в редакцию «Литература». Письмо было уже написано и отправлено, а из памяти все не уходил разговор с Солнцевым. Колосова проворчала:
— Ты чего меня подбил идти к Солнцеву?
— А ты?
Колосова вспоминала, подбивала она или нет Телегина идти к Солнцеву.
Телегин взял со стола книгу и механически перелистывал страницы.
— Ты поняла, о чем шла речь?
Настойчиво зазвонил телефон. Колосова подняла трубку.
— Не можете потише звонить… Что?! — выкрикнула она.
Телегин ее спрашивал, она пыталась что-то сказать и не могла.
— Что случилось?
Колосова обеими ладонями стирала слезы.
— Застрелился.
— Кто?
— Сверстников.
Телегин остолбенел.
В этот день Сергей Сверстников после завтрака пошел гулять в лес: до отъезда на работу оставался еще час. Ноги тонули в опавших листьях. «Скоро надо с дачи возвращаться в Москву», — подумал он. Сверстников остановился перед кленом. «Напропалую горит». Ветер неистово рвал листья, они плыли миг, другой, порывисто взмывая вверх и оттуда падая вниз. Сверстников поймал один лист, словно жар-птицу. «Сохраню, ты еще будешь жить. Жить?»
Листья падают на землю, гонимые ветром, резко скачут по дороге и шуршат. С просеки на дорогу гнедая кобыла вытянула телегу, нагруженную валежником. Колеса обволоклись желтыми, красными, рыжими, черными листьями. На ухабах колеса тоненько скрипят, и кажется, будто это стонут листья.
А умирают ли листья? Нет, не умирают, а перевоплощаются, смешиваются с землей и зачинают новую жизнь. «Приду весной на эту поляну и услышу шорох. Увижу, как поднимается подснежник, вгрызаясь в пористый снег… Это будет первый взгляд осеннего листа в новую жизнь, первая улыбка проснувшейся полянки. А потом и другие листочки дадут себя знать — появится стайка незабудок и будет играть любовь».
Сверстников ворошит ногами листья. У самых его ног выскочила зазевавшаяся мышь и тут же утонула в разноцветном ворохе.
А вот стоит совсем голая липа-сирота — все листочки уже опали, будто покинули дети мать. «Тук-тук-тук». Дятел стучит в ствол, сообщает липе: «Не горюй, в беде не оставлю».
Листья падают и падают, ветер гонит их, они несутся вдоль дорожки, шуршат и шуршат…
На работу ехал на машине. За всю дорогу Сергей Сверстников не сказал ни одного слова шоферу — на сердце было тревожно… Начинали складываться строки нового стихотворения:
В редакции, только сел за стол, позвал Курочкин. Он встретил Сверстникова у двери, обнял и доверительно сказал:
— Особенно не волнуйся, бюро завтра будет, проработаем тебя. Поговорим, поговорим, какое-то решение примем — и дело с концом. Не волнуйся, ты ведь сильный человек. Я это знаю, поймешь все правильно. Придется покритиковать, что сделаешь.
— Какое бюро?
— А… насчет Марьи Андреевны.
— Ты думаешь — я виновен? По-моему, теперь время другое.
Курочкин сморщился:
— Ты это зря — время, эпоха, народ… Это все очень высокопарно. Речь будет идти о тебе, о Марье Андреевне. Ну причем тут время, эпоха, народ!