— Я по поручению партбюро был на заводе, где теперь работает Мария Андреевна. Встретился там с мастером Федоровым, который знал Марию Андреевну еще по заключению. В то время он работал в геологической партии, и Мария Андреевна была прикомандирована в качестве повара. «Готовила она хорошо, — рассказывал Федоров, — много радости доставляла геологам, то одно придумает, то другое. Помимо этого, она чинила одежду, стирала. Старательная женщина. Ходила она в старых ботинках, и захотелось мне отблагодарить ее — я пообещал ей новые сапоги. Сапоги доставили без меня, был в отлучке. Она увидела сапожки в связке, такие ей обещали, и взяла их. Мне она сказала: «Так хотелось в новых сапожках пройтись».
Работает Мария Андреевна под его началом и теперь. Видите, как судьба свела их. «Приходит она ко мне на завод, — рассказывает Федоров: «Ба, знакомая! Мария Андреевна, какими судьбами?» — «Работать у вас буду». — «Ты что, слесарь, токарь?» — «Ни то ни се». Взялись мы ее обучать. И ведь какая въедливая, все досконально хочет знать. Свое дело сделает, за чужое берется. Фу ты, какое слово-то: «чужое»!..
— Так и втираются в доверие! — бросил реплику Курочкин.
Селиванов не смог скрыть удивления:
— Почему вы, Михаил Федорович, выступаете в роли судьи последней инстанции? Хоть вы и член партбюро, но вас никто не уполномочивал резюмировать ход обсуждения вопроса.
— Я избран, это дает мне право выражать мнение коллектива, коммунистов. — Курочкин склонился над листом бумаги.
— Я тоже вас избирал, но я не согласен с вами, — продолжал Селиванов. — Факты можно было крутить туда и сюда при культе личности, сейчас факты надо рассматривать объективно. Не пора ли рассмотреть заявление коммуниста Васильева, не пора ли нам поговорить об организаторе дела Сверстникова. Товарищ Коробов, я обращаюсь к вам.
Коробов не ожидал, что рикошетом и ему может влететь, и стал смущенно покашливать.
За Селивановым выступили другие и стали допытываться, какую позицию занимает партбюро.
Выступил Коробов.
— Не всегда молчание бывает золотом, — сказал он. — Молчал я и, как видите, нарвался на упрек. Но я, секретарь парторганизации, должен был выслушать всех. Когда вы выступали, я думал, что до XX съезда партии дело Сверстникова загремело бы. Полетел бы он с занимаемого поста как «шляпа с партийным билетом в кармане», а с ним заодно и некоторые другие, не «шляпы», но сочувствующие. Я не знал, как будут обсуждать вопрос на бюро, но я предполагал, что так именно, как обсуждали.
Товарищ Курочкин, вывод напрашивается один: вы отстали от нас. И вы не одиноки, с вами тот начальник отдела кадров, написавший вам письмо о «преступлении» Сверстникова. Я не ошибусь, если скажу, что он написал письмо на всякий случай, ради страховки, а вы, вы, Курочкин, дали ход страховочному письму.
Чем вы руководствовались, когда намеревались нанести удар единомышленнику по партии, честному коммунисту? — Коробов ожидал ответа. Курочкин багровел, но молчал: он знал, что в гневе можно сказать глупость. — Почему вы так старались вызвать подозрение у всех нас к Сверстникову? Он ведь наш друг, наш товарищ, наш брат, разве мы можем к нему быть злыми? Мне доставляет радость, что у нас теперь нельзя опорочить человека по наговору, по навету.
— И меня это радует! — воскликнул Курочкин.
— Я бы поверил вам, если бы не знал истории с Васильевым. Мы ведь вас предупреждали: будьте к нему внимательным. А как вы поступили? Же-с-то-ко!
— Но-но, осторожней! — сердито и угрожающе проговорил Курочкин.
Коробов на секунду замолчал.
— Васильев должен быть восстановлен. Товарищ Курочкин, у вас есть время исправить ошибку, попробуйте, может быть, получится.
Послышались реплики:
— Мягкий вы человек.
— Поддались.
Вяткина забыла обо всем на свете, как только начал выступать Селиванов. Она увлеченно его слушала и думала: «Есть же люди честные, смелые, верные правде». Коробов тактично говорил, чутко относился к явно виноватому Курочкину.
Коробов не стал отвечать на реплики, внес предложение:
— Отклонить обвинения к Сверстникову как необоснованные. Предложить коммунисту Курочкину восстановить Васильева в прежней должности с выплатой компенсации за вынужденный прогул. Информировать ЦК о положении в редакции. Голосую: кто «за»?
Руки подняли все, кроме Курочкина. Коробов обратился к нему:
— А вы?
— Я… Я тоже «за», — растерялся тот и потянул руку.
Вяткина невольно вспомнила строку из стихотворения Сверстникова: