ГЛАВА ВТОРАЯ
Телефоны редакции газеты «Новая эра» работают с бо́льшей нагрузкой, чем обычно. Поступают новогодние новости о досрочном завершении годового плана, поздравления.
«Под новый год не дадут работать», — подумал Сверстников. Тут же снова зазвонил телефон.
— Слушаю… — Поздравлял товарищ из правления Союза композиторов. — Спасибо, вас тоже поздравляю и желаю в новом году новых хороших опер и песен… Что, что? Хаманэ? А кто он такой? Критик?.. Вспоминаю. За меня попросите извинения у Хаманэ…
Перевод статьи японского музыкального критика Гиндзи Хаманэ Сверстников прочитал почти месяц назад и направил в отдел литературы и искусства для подготовки в печать, а потом забыл об этом материале. «Вот и работенку подкинули».
Сверстников вызвал редактора отдела Вяткину.
— Где статья Хаманэ? — спросил он.
— Хаманэ? — Вяткина вопросительно подняла брови. — А-а-а, это токийский музыкальный критик? Сдала в архив.
— Почему?
— Почему? — Вяткина недоуменно пожала плечами. — Нельзя такую статью печатать, в ней высказываются довольно архаичные мысли.
Сверстников вспомнил, что ему статья чем-то понравилась.
— Разыщите, пожалуйста, статью, почитаем еще разок.
— Что же, сейчас откопаем, — вяло проговорила Вяткина и не торопясь вышла. «И чего это ему взбрело в голову читать статью Хаманэ? Может быть, есть дипломатические соображения?..»
Через некоторое время она вернулась в кабинет Сверстникова.
— Вот. — И Вяткина села в кресло, закурила.
Сверстников внимательно прочитал статью.
— Хорошая статья и по духу и по форме! Что же вас смутило?
Вяткина ответила не задумываясь:
— Разве вы не заметили? Музыка ставится в прямую связь с классовой борьбой…
Сверстников еще раз перечитал статью: «Из абстрактного комбинирования звуков, полностью лишенного национальной специфики и оторванного от традиций, не может получиться шедевр, способный тронуть сердце народа»… «но это нужно буржуазии»… «это нужно американскому империализму»… «Победа абстракционизма — смерть национальной музыки»… «Пролетариат — вот кто хранитель и создатель современной японской музыки»…
— Вроде бы все на месте. Пролетариат Японии, несомненно, самый прогрессивный класс социального развития, думаю, и культуры страны, достойный наследник японской культуры. Так это и у нас.
Вяткина спросила Сверстникова:
— А вы читали статью Камнева? Как он талантливо высмеивает тех, кто считает, что от цены на кирпич зависит мировоззрение героев!
— Если бы этот Камнев, — сказал Сверстников, — производил кирпич и потерпел крах на рынке, он понял бы, в какой связи находится сознание и живот! На баррикады выходят не только с оружием, но и с музыкой.
— Под вальс стреляют, — Вяткина засмеялась.
Сверстников искоса посмотрел на Вяткину: «Зубастая».
— С «Марсельезой» люди сильнее. Я только что прочитал стихи французского поэта Жака Превера «Под открытым небом». Знаете этого поэта?
— Я ведь французский слабо знаю.
— Скромничаете.
— Это вы свободно говорите по-английски и по-французски, а я только на английском — это почти мой родной язык.
— Послушайте, как эти стихи звучат на французском, в переводе на русский уже многое будет потеряно.
Вяткина сразу же почувствовала музыкальность стиха Превера, будто наяву увидев коробку для обуви и в ней мертвого младенца, вздрогнула. Сверстников смотрел на встревоженное лицо Вяткиной. В памяти она повторяла: «Где они, эти чистые звезды?.. Не видят их те, кто попал в беду».
Сверстников прервал молчание.
— Я понимаю сложность мышления, восприятия жизни, понимаю, что жизнь в искусство входит не как простой фотографический отпечаток, но именно она, жизнь, велит художнику.
Вяткина улыбнулась.
— Значит, художник ее раб?