— Нет, подлинный художник ее творец, он ведет людей от рабства к свободе… Статью Хаманэ надо печатать, сдавайте в набор.
Услышав повелительный тон в голосе Сверстникова, Вяткина вспылила:
— Почему вы решаете это единолично?
— Статью Хаманэ отправили в архив, конечно, демократическим способом?
Вяткина покраснела, не ответив Сверстникову, ушла. У себя в комнате она подумала: «Разнервничалась, уйти бы молча — и все». Вяткина взяла в руки автоматическую ручку, ей хотелось вычеркнуть фразу, понравившуюся Сверстникову. «Не буду, пусть идет так в набор».
Сверстников быстро ходил по кабинету. «Такую статью в архив! Японский музыковед, беспартийный, пишет, как марксист, и это не радует Вяткину. Удивительно!»
Вошел Николай Васильев.
— В-вы чем-то в-взволнованы? — спросил он.
— Угадали, волнуюсь, больше — встревожен. — Сверстников рассказал историю со статьей Хаманэ.
— С-ставьте статью на обсуждение к-коллектива редакции. Вы у-увадите, как это полезно.
— Разве обсуждают в коллективе статьи?
— Нет, но в-ведь можно.
— Действительно, можно… Пожалуй, зайду к Вяткиной… Надо показать ей, что я не в обиде на нее.
— Это т-тоже полезно.
Сверстников постучал в дверь.
— Войдите… — услышал он голос Вяткиной.
Вошел.
— Вы? — удивленно спросила она.
— Я, — весело проговорил Сверстников.
— Статью Хаманэ я отправила в набор.
— Хорошо.
Вяткина в редакции, как говорят шутники, с доисторических времен, вначале работала литературным сотрудником, затем старшим, а когда появился Курочкин, — заместителем редактора отдела, а потом и редактором. Вяткина любит балет. Стены ее кабинета увешаны фотографиями скульптур Янсон-Манизер. Сверстников посмотрел на романтическую Тио Хоа в исполнении Галины Улановой, на порывистую и натянутую, как струна, полную дразнящей неги и страсти «персиянку» — Майю Плисецкую.
— Я люблю скульптуры Янсон-Манизер. Никому еще до нее не удавалось с такой силой запечатлеть могущество русского балета.
Сверстников перевернул лист бумаги, лежавший на столе.
— Голубь Пикассо. А это что? Пружина, что ли, нарисована?
Вяткина смутилась:
— Это, это так себе…
Сверстников понимающе кивнул головой: тоже «произведение искусства». «Пружина», действительно, называлась произведением искусства, она тоже висела долгое время на этой стене, пока к Вяткиной не заглянул Николай Васильев. Он так же пристально и неторопливо рассматривал каждую фотографию скульптур Янсон-Манизер, как сейчас Сверстников, а когда глаза его остановились на прыгающей пружине, значительно сказал: «П-п-превосходно!» — «Вам нравится?» — обрадованно воскликнула Вяткина. «К-как же! Эта картина не сковывает мысль. Я могу думать, что это изображено у-уставшее земное ч-человечество. Вот оно собрало силы и рванулось в космос, к новым мирам, в поиск счастья». Вяткина не удержалась: «Я и не подозревала: вы тонкий мыслитель!» Васильев улыбнулся. «А м-можно подумать так: д-добродетель, терпевшая всякие муки, вдруг сказала: «Б-баста, я свободна!», и в-выпрямляется, крушит все, к-кругом только щепки летят». — «Вы прекрасно понимаете своего сверстника». Васильев умолк и долго сосредоточенно смотрел на рисунок. «И н-на змею похожа… Хотите я вам шепну сущую п-правду об этой картине?» — «Шепните». Вяткина наклонила голову в сторону Васильева. «Знаете, что это? Это р-ржавая пружина от истлевшего д-дивана».
С тех пор Вяткина не всякому показывала прыгающую пружину, не хотела она ее показывать и Сверстникову.
Сверстников, держа в руке лист бумаги с изображением прыгающей пружины, говорил:
— Кандинский, Малевич, ну что же, в истории искусства и они есть…
Сверстников отвел взгляд от прыгающей пружины, пожал руку Вяткиной.
— Заблуждение… Болезнь обновляющегося века.
— Сергей Константинович! — тревожно позвала Вяткина, но Сверстников, должно быть, не услышал ее: дверь за ним закрылась.
Вяткина закурила… «Как трудно с этим человеком, как с ним сложно!» Она взглянула на часы и вскрикнула: «Боже мой, я опаздываю!»
Валерия Вяткина пришла на вечеринку к скульптору Зименко с опозданием. Ей помог раздеться ее друг поэт Алексей Красиков. Она бросила на руку ему пальто, Зименко подала шляпу.
— Какая прическа! — воскликнул Зименко.
Окинув взглядом гибкую фигуру Вяткиной, Алексей Красиков сказал:
— Опять другая!
Вяткина смутилась, ей показалось, что над нею смеются. Собираясь на вечеринку, она надела первое попавшееся под руку платье, нацепила какие-то серьги, причесаться толком не смогла. Вяткина потихоньку удалилась, посмотрелась в зеркало и поняла, что она действительно «опять другая».