— А знаешь, Дарья, что Бог человека слепил из глины?
— Да, я об этом читала.
— А знаешь ли ты, что прежде человека Бог из глины слепил печь?
— Как — печь?
— Вот так — печь. Ну представь: в начале времен везде был только Хаос, холодный и бесприютный. И жил там одинокий Бог. Ему было зябко и голодно. И чтоб согреться и приготовить еду, он замешал глину и слепил себе очаг. И первым словом его было — что?
— Да будет свет?
— Не-а! Первое, что сказал Господь — "Да будет огонь в этом очаге!". А свет уже от огня сам по себе получился. И только потом, согретый и сытый Бог решил слепить человека — по образу и подобию печи.
— Вот как? — я не могла понять, дурачился ли мастер или говорил серьезно. — А я-то думала, что по своему образу и подобию.
— Была нужда ему плодить богов… Он сотворил из глины человека так же, как сотворил печь. Как у печи, он сделал человеку чело, щеки, плечи, ноги…
— Интересная теория эволюции.
— Это не теория, а самая что ни есть истина. Первым печником был Бог, оттого все мастера печные — боговы братья.
Он вновь залился смехом.
— Судя по тебе, Андрей, это чистая правда, — серьезно сказала я, и сама не заметила, как перешла на "ты".
Он тоже посерьезнел.
— А я и не шучу. Печь — сестра и мать Адамова. Сестра — потому что Отец один, мать — потому что глиняных людей Бог в печи обжигал и из лона их доставал, уже с божественным жаром внутри.
— Странные вещи я слышу… Ты ведь христианин, крест носишь. А в мифы веришь языческие.
— А я тебе не про нынешнего Бога рассказываю.
— А про какого же?
— Про древнего Бога, самого первого, который был от начала времен, отцом всего и отцом всех людей. Печь — это ворота в Навь, тот, древний мир. За каждой печью живет Бог начала, наш первопредок. Почему, ты думаешь, первые храмы человеческие не абы где были, а прямо в жилище, на месте очага? Да потому что если Бог в очаге живет, зачем же куда-то еще идти ему молиться? Он и сейчас там, только люди про это забыли. Кто с печью общий язык найдет, тот его увидеть может…
— И ты его видел?
Андрей тряхнул кудрявой головой (я не поняла, что это значит — да? нет?) и продолжал:
— Женское лоно Господь творил по образу той печи, внутри поместил огонь животворящий. Влагаешь в нее сырое, а получаешь готовое, с духом и душою. Печь из неготового в готовое, из смерти в жизнь переводит, из минувшего в грядущее. Очаг в доме — жизнь в доме, умирает последний из людей — гаснет очаг.
— А если нет в доме очага?
— Значит, это и не дом совсем. Да только так не бывает. Даже во временном доме очаг есть.
— Вот как? А у нас в квартире очага нет.
— Быть не может!
— Ни в одной городской типовой квартире я печи не видела. В домах побогаче, правда, камины есть, но и то единицы.
В глазах-углях чудесного мастера засветилось по крохотному солнышку.
— Дашенька-душенька, ластовка моя синеглазая! Кухня у тебя в доме есть? Плита есть? Или на чем ты обеды готовишь?
— Есть, конечно, но она же — газовая!
— Газовая, электрическая — большая ли разница! У огня всякая может быть природа — и газовая, и электрическая, и солнечная. Все едино! Любая печь — дитя той Божественной Первопечи. Любой огонь, у которого греешься и на котором еду готовишь, дом твой в храм превращает.
— Надо же… Буду знать теперь.
— Вот и знай! И с очагом своим обращайся соответственно, по всем правилам — там живет Первобог!
— По всем правилам это как?
— Печку свою — хоть и газовую — держи в чистоте, как в чистоте ты содержишь тело свое. Каждый день протирай! Пищу готовишь — благословляй крестом и молитвой, тогда частица ее Богу в дар пойдет, а взамен получишь здоровье и счастье семейное. Если печь хорошо попросить, она тебе дом сохранит от всякой напасти. И хворь прогонит, и печаль всякую. Знаешь, что в печи можно печаль свою сжечь, любую беду прогнать?
— Нет, не знаю… Как?
— А вот как. Святой воды возьмешь, в ней тряпочку намочишь, углы печные обмоешь. Затем ту тряпицу в остатках воды прополощешь и отожмешь хорошенько. Умоешься ею над чашкой, приговаривая: "смываю тоску, смываю беду, смываю черное горе", так двенадцать раз. Потом эту чашку с водой поставишь в духовку или на огонь, и пусть стоит там, пока не выкипит! А ты в это время рядом стой и приговаривай: "гори, тоска, гори, беда, гори, черное горе!". А еще огню печному можно дурные сны рассказывать, предчувствия нехорошие. Печка все выслушает, все пережжет, все к ладу направит. Внутри нее — переход из минувшего в настоящее, печь — почти как Бог, всемогуща, потому что каждый миг настоящего в минувшее превращается, а грядущее — в настоящее…
Его слова заворожили и испугали меня.
— Мастер Андрей … А ты ведь и вправду колдун и еретик. Теперь понимаю, почему про тебя столько баек ходит.
Он разразился хохотом.
— Колдун! Еретик!
Он хохотал так мощно, так пронзительно, так светло и звонко, что я не могла не поддаться магии его смеха. Мы безостановочно смеялись в течение нескольких минут, в глазах все расплывалось от слез, и когда в дверном проеме возникла чья-то плечистая тень, я не сразу поняла, кто это.
— Андрюха, ты зачем Дашутке хохотунчика подпустил? Вот смотри — муж придет, пооборвет тебе уши-то за такие хиханьки!
Едва успокоившись и утерев слезы, я разглядела Федора.
Мастер Андрей, не переставая смеяться (снизив, однако, уровень раскатов на пару тонов), весело крикнул:
— Это я-то колдун? Вона, Федька колдун так колдун! Он что, не рассказывал тебе? Он же кузнец! Он такое колдовство знает, которого никто не ведает?
— И какое же это колдовство? — от любопытства я даже перестала смеяться.
— Старую бабусю на молодую дивчину перековать может!
Последовал очередной взрыв смеха. Но в этот раз Андрей смеялся в одиночестве: мне было интересно (и потому не смешно), а Федор стоял мрачнее тучи.
— Ну ты что болтаешь-то, — глухо прорычал он и вплотную приблизился к мастеру.
В первый момент я испугалась — уж больно грозен был у Федора взгляд.
— Ну ладно-ладно, подумаешь, тайну выдал…
— Федор, это правда? — спросила я, вконец замороченная и гомерическим хохотом мастера, и нахмуренным видом сына знахарки.
— Неправда, — отрезал Федор. — Долго вам еще? Мать вечерять зовет.
— Все уже, на сегодня все.
Мастер пристукнул рукояткой мастерка последний кирпичик, протер инструменты и сложил их в деревянный ящичек.
— Дашка, чего стоишь по колено в глине? Бегом — ноги мыть, и к столу!
— А как я пойду-то? — я в растерянности смотрела то на ноги, покрытые голубой пленкой, то на чистые босоножки, одиноко стоящие в углу.
— А вот как! — Андрей рассмеялся, подхватил меня на руки и вынес из дома.
Глава 5. Стодарник. Таинство огня
Мастер Андрей оказался прав: после нескольких дней «танцев» в корытце с глиняным раствором у моих ног словно выросли крылья. Я не ходила, а летала, чувствуя себя молодой, полной сил степной кобылицей, отбившейся от одного из диких манычских табунов. Андрей посмеивался, говоря, что благодарить надо его волшебную глину, но я подозревала, что дело не только в глине. Мастер Андрей обладал удивительным талантом менять все и вся вокруг себя. Изменились хозяева, изменились рабочие (забывшие вдруг суеверный трепет перед мастером печей), изменился мой муж. Глаза горели, руки и ноги двигались легко и свободно, еще свободнее текли мысли и разговоры, даже погода июля — самого жаркого на Донщине месяца — радовала мягким теплом, отложив изнуряющий зной то ли на август, то ли вообще на следующий год. (Это было очень кстати: в доме уже сделали потолок, и работать нам приходилось практически в закрытом помещении; в жару не спасли бы и окна — днем летний воздух неподвижен…)
Впрочем, и глина была волшебной тоже. За пять дней мои ноги окрепли и подтянулись, лодыжки, никогда не отличавшиеся тонкостью, вдруг приобрели неведомое доселе изящество. Мозоли сошли, словно сами по себе, кожа на стопах стала розовой и нежной, как у ребенка.