— Обвиняемый признал себя виновным. По вашей концепции он уже личность? — спросил Клинков.
— Вы, Глеб Кузьмич, чересчур свободно обращаетесь с моей мыслью. Истина всегда конкретна. В данном случае, говоря о Щербаке, утверждаю — личность.
— А вдруг эта личность угодит в тюрьму? — допытывался Клинков. — Останется Щербак личностью или…
Ларин не дал ему договорить:
— Для меня — да.
Градовой был по-человечески любопытен этот разговор. Она всегда старалась отступить, уйти на второй план, когда говорили или спорили заседатели. В этом она видела не только равноправие судей. Она знала, что жизненный опыт ее товарищей давал им право выносить приговор.
— Будем считать, что вопрос решенный, — сказала она. — Бурцева вызываем свидетелем.
Через несколько минут судьи уже входили в зал, чтобы продолжать процесс.
А тем временем Ольга, растревоженная поездкой в город, возвращалась в Сосновку, домой. Возле остановки автобуса стоял Костя Котов.
— Здрасьте, Ольга Петровна, — сказал мальчик, переступая худыми ногами в стареньких кедах. — Вы от дяди Алексея приехали? Да?
Она молча кивнула мальчику.
— Маманя сказала мне, что дядю Лешу никто не посмеет обидеть. И все будет хорошо. Вы не бойтесь, Ольга Петровна. Маманя никогда не обманывает.
Ольга с силой и нежностью обняла мальчика, чем напугала Костю, и, не удержавшись, заплакала…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
С того времени, когда Ольга передала Назарову записку Бурцева, Григорий Иванович не встречался с главным инженером. Он не мог и не хотел больше доверять ему техническое руководство делами треста и обстоятельно написал об этом в министерство. Назаров, конечно, догадывался, что у Бурцева найдутся защитники и они будут откладывать решение вопроса до окончания суда.
В понедельник утром в кабинет Назарова, опираясь на костыли, вошел Бурцев и сказал:
— Звонили из Климовки. Они направили запрос по поводу реконструкции запани. Ко мне их письмо не поступило. Может, оно у вас, Григорий Иванович?
— Я передал его Гридневу. Он ответит им.
— Почему Гриднев?
— Добросовестный человек и опытный инженер.
Лицо Бурцева мгновенно зарделось. Он подошел ближе к столу, шумно ударяя костылями о блестящий паркетный пол.
— Я здесь главный инженер. Мне надлежит решать этот вопрос.
— Теоретически все правильно, — сказал Назаров и неожиданно спросил: — Неужели вас не интересует суд над Щербаком?
— Я достаточно информирован о ходе процесса.
— Информированы? — нараспев повторил Назаров. — Очень удобное слово: информирован.
— Я пришел по делу и прошу ответить на мой вопрос.
— Не понимаю, — Назаров горестно покачал головой. — Чего у вас больше: подлости или наивности?
— Вы не имеете права так разговаривать со мной!
— Все это пустое, Юрий Павлович. Вы не подумали, что сплавщики больше не поверят вам, ни за что не поверят? Они ведь тоже информированы. А если хотите знать всю правду, то мне звонил начальник Климовской запани и просил решить вопрос помимо вас.
— Грязная склока! Вы задались целью скомпрометировать меня и подтасовываете факты.
— Заблуждаетесь, Юрий Павлович. Вспомните Щербака. В Сосновке случилась не только авария. Там рухнул ваш авторитет.
— Неправда! — воскликнул Бурцев и зачем-то взмахнул костылем, словно искал защиту. — Когда я приехал в Сосновку, на запани было явное предаварийное положение. Я выбрал наиболее радикальную спасительную меру. Щербак согласился с ней. Почему вы не допускаете, что могла произойти ошибка, от которой никто не застрахован, и поэтому оправданный риск не уберег запань?
— Допускаю. В том-то и дело, что допускаю. Но вы добровольно покинули капитанский мостик. Ваша ответственность исчезла, когда случилась катастрофа. А люди, которые были рядом с вами, попали на скамью подсудимых.
— Не я отдал под суд Щербака. Чего вы добиваетесь?
— Справедливости.
— Вам нужно, чтобы меня осудили?
— Нет! Сами сотворите над собой суд.
— Я достаточно пережил. Но не думаю, чтобы вас это волновало.
— Не обо мне думайте. Совесть свою призовите к ответу. И вспомните в эти минуты конструктора Туполева. Когда один из его самолетов шел на посадку и пилоту не удалось выпустить шасси, а это, как вы догадываетесь, угрожало гибелью многих людей, Туполев первым примчался на аэродром.
— Хорошо, — решительно заявил Бурцев. — Я пойду в суд. И скажу все, что я знаю.
Он цепко ухватился за костыли и вышел из кабинета. Бурцев не сказал Назарову, что у него в кармане лежала повестка в суд. Его вызывали свидетелем по делу Щербака.
В зал вошел Макар Денисович Михеев, старик неопределенного возраста, с морщинистым лицом и гвардейскими усами.
Он первый раз в своей жизни участвовал в судебном процессе и поэтому с нескрываемым любопытством разглядывал зал — познание жизни для него было беспрестанным. Особенно Михеева поразили судейские кресла, высокие, массивные, украшенные строгим орнаментом. А кресло Марии Градовой венчалось полукружьем, на котором виднелся герб, искусно сработанный резчиком по дереву.
В былые времена Макар Денисович тоже увлекался резьбой. Кое-что даже сейчас осталось: наличники на окнах, крылечный навес…
— Сколько километров от вашего водомерного поста до запани? — спросила Градова свидетеля.
— Кругленько — пятьдесят километров.
— Сколько раз в день вы производите замеры уровня воды?
— Два. В восемь утра и в восемь вечера. Вроде симметрии, — отозвался Михеев.
Он любил разные ученые слова и свято был убежден, что мог толковать с людьми на любые темы. А если чего и не знал Макар Денисович — хитростью брал. Пойди потом разберись, где он прав, а где нет.
— Вы сделали замер. Что происходит дальше?
— Беру журнал водомерных наблюдений и пишу, к примеру, три метра или три двадцать. Между прочим, пишу чернилами, карандаш-то, он блеклый — не пользуюсь.
— Дальше что? — по-деловому перебила судья, почувствовав привязанность свидетеля к разговорам.
— Записал аккуратненько, значит, и звоню в контору, на запань. Докладываю по форме: Вербинский водомерный пост в восемь часов утра — три метра.
— Что еще входит в круг ваших обязанностей?
— Я к реке приставлен. Слежу за уровнем воды. Пойдут дожди — река богатеет. А дождь, он ведь не по расписанию хлещет. Иду, замеряю. А когда лес молем идет, глаз не свожу со своего участка. Всяко случается: заторы, завалы. Лес-то в воде дичает. За ним присмотр нужен. Вот помнится…
— Это понятно, — сказала Градова. — Одиннадцатого июня вы передали сводку?
— Нет.
— Почему?
— Не смог. Заболел. Скрутило меня — дыхнуть не мог, симметрия вся моя вышла. В животе, простите, боль, будто по животу режут. Я один, вокруг ни души. Что делать, думаю? Хоть бы до утра дотянуть.
— У вас же есть телефон, — напомнила судья.
— Ясное дело, как мне без телефона? Но на дворе ночь. Кому позвонишь? Дотянул до утра — совсем худо стало. Не пропадать же задаром, думаю: сполз с койки — и к дороге.
— Бюллетень в тот день получили?
— Полная симметрия — меня ж в больницу положили. Справка при мне, — Макар Денисович полез в карман, в другой и, гордый за свою догадливость, вытащил справку. — Из-за этого аппендицита и сводки не было. Такая болезнь, знаете…
— Подсудимый Каныгин, — снова прервала судья подробности объяснения Михеева, — когда вы узнали, что Вербинский водомерный пост молчит?
— Одиннадцатого июня в восемь двадцать утра.
— И что вы предприняли?
— Случается иным часом, что бывает задержка. Но Михеев — человек надежный. Вот и решили обождать.
— И долго вы ждали?
— До вечера.
— Какие потом приняли меры?
— Хотел послать Василия на машине — это наш шофер, — чтобы он проверил на месте, в чем дело.