Вскоре к дому подъехала полуторка. Из кабины выскочил молодой шофер, удивленный срочным вызовом судьи.
— Вас пригласили в качестве специалиста, — сказала Градова, приглядываясь к парню. — Ваша фамилия?
— Пантюхов.
— Давно работаете шофером?
— Пять лет.
— Осмотрите эту покрышку, — предложила судья.
— Резина от «Москвича».
— Не ошибаетесь? — переспросил прокурор.
— Это и ежику известно, — отшутился Пантюхов. Но, заметив недовольный взгляд Градовой, понял, что шутка была неуместна, и добавил: — От «Москвича», точно подтверждаю. У полуторки она и диаметром побольше, и бока у нее потолще.
— Кто в Сосновке «Москвичей» имеет? — повернулась Градова к Лагуну.
— Желающие пока ждут очереди, — ответил он.
— Скажите, — обращаясь к Щербаку, спросила судья, — вы раньше не замечали у своего дома валявшейся покрышки?
— Нет.
— Свидетель Девяткин! Чем вы предохраняете борта своего катера? — неожиданно спросила Градова.
— Приспособил покрышки.
— Какие?
— А шут их знает.
— Сколько их у вас?
— Четыре.
— Где вы их взяли?
— Начальник распорядился.
Градова попросила Щербака рассказать, как и когда были выданы покрышки для катера. И он вспомнил, как минувшей весной ездил в трест на машине Пантюхова. Когда приехали на склад, Алексей увидел во дворе старые, негодные покрышки и попросил их у Назарова. Выдали Щербаку пять штук. А когда вернулись в Сосновку, передали их Девяткину для катера — он давно канючил.
— Следовательно, вы получили пять штук?
— Получил.
— Где пятая?
— Я ее тогда под навесом оставил.
— А кто же мог перетащить ее к дому Щербака?
— Это уж вы разбирайтесь. Меня в это дело не впутывайте. Если бы я украл чего — тогда ясно. А здесь — мало ли кто баловством занимался?
Солнце клонилось к закату. Небо теряло краски.
Вечером в бревенчатом доме для приезжих, срубленном из старой сосны, было прохладно и тихо. Градова лежала на диване.
«Нет, все плохо, — думала она. — Мне нужны не догадки, а улики. Хотя бы косвенные. На сомнениях далеко не уедешь. Но где взять улики?»
Она вспоминала подробности проведенного осмотра, когда услышала негромкий стук в дверь.
— Войдите, — сказала Градова, удивляясь нежданному гостю.
Им оказался Анисим, старый сторож с морщинистой шеей и кривыми ногами, обтянутыми кавалерийскими галифе. Он вошел в комнату торжественно, держа под мышкой большую пожелтевшую подшивку газет. Очевидно учитывая важность визита, старик повесил на грудь боевые награды.
Марии отчего-то стало жаль сторожа, потому что она догадалась, зачем он пришел. «Верно, подаст свой голос в защиту подсудимых, — подумала она, — и будет долго рассказывать, что знает их давно и верит в их невиновность».
Весь день сторож Анисим готовился к разговору с судьей и караулил ее, чтобы заступиться за Щербака. Ему хотелось рассказать про то, как начальник запани выхлопотал ему пенсию, как заставил его сына учиться, как уважал Алексея Фомича рабочий люд. И еще об очень многом мог рассказать старый сторож. Но когда он вошел в комнату, сразу растерялся и протянул подшивку районной газеты «Вперед» со словами:
— Тут все о нас за три года прочтете.
И, не сказав больше ни слова, ушел.
Судья положила подшивку газет на тумбочку, на которой стояли в молочной бутылке полевые цветы, а сама уселась перед зеркалом и привычными неторопливыми движениями начала массировать лицо. Ее длинные гибкие пальцы неожиданно остановились. Тонкие морщинки, похожие на мягкие паутинки, удобно устроившиеся возле глаз, обозначились сегодня более резко, чем раньше, и Мария поняла, что никакой массаж ей уже не поможет, но все равно продолжала упрямо гладить пальцами лицо.
За открытым окном покоилась тишина.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Машина шла на большой скорости.
Егор Лужин недолюбливал быструю езду, утомлявшую его, но в этой поездке скорость была его союзником — не терпелось узнать, зачем он понадобился судье. Лужин никак не мог представить ценность фотографий, которые он вез с собой, потому что отснятый материал был явно за чертой аварии и только мог свидетельствовать о поведении сплавщиков после беды.
Из телефонного разговора с Градовой он понял, что газетные публикации суд не интересуют. А жаль. Но на всякий случай Лужин захватил свою гневную статью, изобличавшую Щербака и Каныгина, которую редактор отказался печатать: остерегался, должно быть, скандала.
И не вина Лужина, что их газета, однажды громко сообщившая об аварии на запани, неожиданно умолкла, будто бы все обошлось и нет никакого смысла возвращаться к этой истории. Дважды, он выступал по этому вопросу на редакционной летучке, и в обоих случаях редактор настоятельно предлагал не торопиться и подождать окончания суда, тем самым отклоняя статью Егора, считавшегося, несмотря на молодость, первым пером редакции.
Скоро машина остановилась у конторы запани, где находилась Градова.
Лужин постучался и открыл дверь.
Склонившись над столом, Градова перечитывала протоколы суда.
Лужин представился. Он откровенно был поражен, оттого что думал увидеть на ее месте пожилую служительницу Фемиды.
— Вас, наверное, удивила моя просьба?
— Скорее озадачила.
Утром четырнадцатого июня Лужину не спалось. Он поднялся спозаранку, проверил фотоаппарат, вставил в него новую пленку и, прихватив пару запасных кассет, отправился бродить по лесу.
Небо над головой Лужина было скрыто густым зеленым сводом.
Чем дальше убегала тропа, тем больше открывалось лесных чудес.
Сквозь кустарник блеснула вода, Лужин подошел к маленькому синему озеру и замер от таинственной красоты.
Он не удержался, вынул фотоаппарат и с разных точек сделал несколько снимков.
С неохотой уходил он от озера, а потом все-таки вернулся и бросил монету в зеркальную воду.
Лес стал редеть, разбегаться. На обочине тропы лежал спиленный сушняк.
Вдали показались покатые крыши поселка.
Неожиданно легкий ветер неприятно пахнул чем-то горелым, но Лужин стоял, притихший от удивления: перед ним на низкой ветке сидела белка. Егор, затаив дыханье, щелкнул затвором фотоаппарата. Белка не тронулась с места. Он сделал несколько шагов, белка встрепенулась и легко перепрыгнула на соседнее деревце. Лужин все же ухитрился сделать еще два снимка.
Сильно потянуло гарью.
И вдруг в просветах березового редколесья полыхнуло пламя пожара.
Лужин, забыв про чудеса леса, выбежал на берег и остановился, пораженный буйством реки.
Запруженная река теснила бревна, с силой выбрасывая их на берег, и весь сплавной лес, растянувшийся на десяток километров, неудержимо рвался вперед, сосновыми дулами целился на запань, жизнь которой таяла на глазах.
Из поселка торопливо сбегались люди. Шипящими струями огнетушителей сплавщики сбивали пламя горевшей столовой. Смельчаки бросились откатывать бочки с бензином. За овражком загорелся новый дом общежития.
И в это же время запань, не устояв перед натиском штурмовавших ее бревен, тревожно захлебнулась в потоке вспененной воды и обессиленно притонула. Река залила низкий берег и стремительно, безумно помчалась вдаль, на встречу с Волгой, унося в своем потоке тысячи вырвавшихся на свободу бревен…
Через два часа мутная, недавно гневная река притихла в своих извечных берегах.
Лужин уловил момент, когда Щербак остался в кабинете один, и вошел к нему. Он еще не знал, как начнет разговор: то ли с беглых вопросов, то ли с выражения искреннего сочувствия, то ли с рассказа о том, что пережил сам. Лужин понимал, что по воле случая оказался на месте происшествия. Но прибыл он в Сосновку по заданию редакции, и неугомонная душа газетчика не могла пройти мимо аварии.
И хотя рука уже тянулась к бумаге, Лужин все еще оставался в плену многих вопросов, которые требовали объяснений, анализа, знания людей, чьи суровые, озабоченные лица прошли перед ним в этот день.