Перебирая в памяти отрывочные и бессвязные воспоминания своей жизни, Костя откинулся на спинку парты и повернулся к окну, за которым послушно текла река. И не верилось, что совсем недавно она с бешеной силой сокрушила запань. Мальчишка закрыл глаза, вспоминая картины недавней аварии.
Он прислушивался к спокойному плеску реки, но совсем другой, хрупкий звук, тоскливо однообразный, овладел его слухом, и ему почудилось, что все случилось сейчас, а не в тот день, когда он прибежал к дороге, где, спасая девочку, наступившую на сорванный ветром электропровод, погиб его отец. Тогда Костя упал на грудь отца и вдруг услышал, как в нагрудном кармане пиджака тикают в тишине отцовские часы.
Тоненький звук в простые две нотки «тик-так» все еще гремел в ушах, словно требовал рассказать о себе.
Костя склонился над тетрадкой. Но опять не написал ни строчки.
Память уже повела его к заливу, где был устроен учебный сплавной полигон. Здесь молодые сплавщики мерились силой с затором бревен — привыкали бегать по скользким лесинам, орудуя длинными баграми.
Костя помнил, как он стоял в отцовских бахилах, ожидая, когда Щербак скажет ему: «Развороши затор», и, едва услышав его команду, он с детской удалью прыгнул из лодки на бревно, перескочил на другое и, добравшись до места, где пучился затор, прицелился багром в главное непокорное бревно. С третьего удара он сбил его.
И тогда Щербак сказал:
— Видно, что ты на сплавной улице родился.
Костя долго еще поглядывал в окно, вспоминая всех, кто окружал его, а потом склонился над тетрадкой и начал писать:
«Когда я был маленький, мне хотелось убежать куда-то, где интереснее жить, чем у нас в Сосновке. Мама говорила, что, когда я подрасту, это пройдет. И вот мне четырнадцать лет, а пароходные гудки зовут меня в дорогу. Но вдруг все сразу проходит, когда я думаю об одном человеке. Мне хочется стать таким, как он, наш Алексей Фомич Щербак, начальник нашей сосновской запани…»