Но вот предварительные формальности закончены, сейчас начнётся процесс. Допросят его, «подельщиков», как называют в тюрьме соучастников преступления, свидетелей, и окончится изнуряющее томительное состояние. Встаёт судья.
— В суд поступило ходатайство от горкома комсомола о допуске к процессу в качестве общественного обвинителя Сергеева Ивана, заместителя секретаря комсомольской организации локомотивного депо.
Фамилия бьёт, как удар хлыста. Ваня, друг, — обвинитель? Нет, это запрещённый удар, он будет протестовать! А судья уже выслушал защитников, обвинителя, заседателей (Тем что! Они, конечно, согласны.) и просит общественного обвинителя занять свое место. Вот он идет по проходу, идет прямо и строго, так он обычно выводил на поле школьную баскетбольную команду на встречах с серьёзными противниками. Кажется, что сейчас он обернётся, кивнёт головой — и команда лёгкой трусцой побежит за своим капитаном. Когда-то и он, Женька Курочкин, был в их строю…
Горечь, обида и жалость к самому себе комком подступили к горлу. И, чтобы скрыть эти неожиданные слёзы, Женька зло и ожесточённо рванул рубашку у ворота — пуговица отлетела и покатилась под ноги Сергееву.
— Выслужиться хочешь? Друга потопить и на его спине в члены горкома выехать?!
Встретились взгляды, наткнулись один на другой, несколько секунд поборолись — и он не выдержал, отвёл глаза в сторону, а Сергеев коротко и негромко бросил:
— Дурак!
Нужно бы вскочить, закричать: «Прошу суд зафиксировать оскорбление, нанесённое мне общественным обвинителем!» Но зачем? Будь что будет. Тупое безразличие ко всему происходящему овладело им.
Адвокат, низенький, кругленький и какой-то мягонький (мелькнула в голове мысль: «Интересно, сколько ему заплатили мать с отцом?») приподнимается и наклоняется над столом, кажется, что он перекатывается по нему на своем круглом брюшке:
— Я прошу суд в интересах дела начать процесс с опроса свидетеля Селиванова с целью уяснения облика и характера моего подзащитного, а возможно, и причин, толкнувших его на преступление!
Судья наклоняется к женщине справа, затем к пожилому мужчине с густыми запорожскими усами, сидящему слева, — заседателям. Они о чем-то шепчутся, затем судья громко заявляет:
— Суд, посовещавшись на месте, решил удовлетворить ходатайство адвоката Петрова и начать процесс с опроса свидетеля Селиванова, а затем допросить подсудимых и остальных свидетелей. Пригласите свидетеля Селиванова!
Невысокий, плотный паренёк, он, кажется, учился на два класса ниже, значит, теперь уже девятиклассник, метнулся к двери:
— Владимир Кириллович, вас зовут!
И вот знакомая сутуловатая фигура у судейского стола.
— Что вам известно по этому делу?
Владимир Кириллович чуть прищуренными цепкими глазами неторопливо, как бы оценивая, осматривает судей за столом, адвокатов, подсудимых, задерживает взгляд на нём, Женьке, — в глазах его осуждение и в то же время какая-то мягкость, сожаление.
— Простите, то, о чём я буду говорить, на первый взгляд не имеет никакого отношения к совершённому Курочкиным преступлению, но это только на первый взгляд. Евгения Курочкина я знаю год…
Год? Только? Да, почти год. Только тогда ноябрь был не по-осеннему теплым, даже на демонстрацию ходили без пальто. Всего только год! Но как он памятен Женьке Курочкину…
Женька Курочкин лежал на диване, закинув ногу на ногу, и лениво перебирал струны гитары. Сам собою подобрался любимый мотив:
Скучно, до чего же скучно! Валяться на диване и читать надоело, а сходить не к кому: все его друзья уже неделю с лишним в колхозе, на картошке, а он…
А всё мать! «В колхоз? Тебе? Нечего там делать! Твоё будущее не в колхозе. Найдутся дураки гнуть спину, копать картошку». Ну и достала справку о неврозе сердца, благо врач знакомая: у одной портнихи платья шьют. Женька зло рванул струны: