В душе росло и поднималось чувство недовольства собой, и чтобы заглушить его, Женька вызвал в памяти образ Александра Матвеевича, ненавистного завуча. Представил себе, как тот подёргивает головой, словно старается подальше вынуть шею, услышал его скрипучий голос: «А чего ещё можно было ожидать от этого в конец испорченного человека?»
Злость охватила Женьку, и он почти вслух зашептал:
— A-а, хорошо вам, чистеньким да благополучненьким! А посмотрел бы я, как вы запели, если бы вас жизнь так же прижала, как меня. На словах-то вы все, как Верблюд, хороши!
В эту минуту Женька был твёрдо уверен, что во всех его несчастьях виноваты школа, учителя, друзья, не пришедшие на помощь, институтские порядки, всё и вся, только никак не сам он. Злость стала главным, определяющим все его действия, чувством.
Шагнув в сторону, он споткнулся о камень. Нагнулся, поднял его и хотел запустить в окно, но вовремя спохватился: поднимется тревога, искать будут. И завтра будут настороже. Нет, лучше уж завтра отыграться.
Женька запустил камнем в белеющий ствол берёзы и зашагал домой.
На другой вечер в семь часов Женька был у Мишки. Тот уже ждал его.
— Ну так обрисуй, где там и что, — встретил он Женьку.
Женька взял листок бумаги, шариковую ручку и быстро набросал план второго этажа.
— Вот тут радиоузел, это классы. Лучше всего залезть вот в этот рядом с радиоузлом.
Мишка взял план, пригляделся.
— Годится, — одобрил он. — Вот в это окно и залезем.
Отметил окно на плане крестиком.
— Нет, — покачал головой Женька. — Лучше в это.
— Это чем же лучше? — покосился на него Мишка.
— Если в это полезем, то придётся через парты перебираться. В темноте и упасть можно, а уж нашумим — это точно. А здесь парты кончаются, прямой проход к двери. И ближе.
— Ладно, в это, так в это, — согласился Мишка.
Они помолчали.
— А как же мы стекло выставим? — спросил Женька. — Замазка там, наверное, так ссохлась, что никаким ножом не подковырнёшь. А выдавливать стекло — так это шум на всю округу.
— Эх ты, — потрепал его по плечу Мишка. — Да где же ты теперь замазку увидишь? Давным-давно везде стекло реечками прижимают. А их отколупнуть — пара пустяшек. Ножом поддел — и вынимай.
Курочкин вспомнил, что и правда, в начале каждой осени малыши на уроках труда обстрагивали тонкие реечки, и завхоз обходил все классы, укрепляя там, где это было нужно, этими реечками стёкла окон. А остатками этих реек ребятня ещё долго яростно сражалась в школьном дворе, воображая себя опытными мушкетёрами, подстать Атосу или Д’Артаньяну.
— Чего же это Заяц не едет? — с раздражением спросил Мишка. — Ведь договорились же…
Заяц не приехал, а пришёл пешком часов в десять, когда терпение и Мишки, и Женьки кончилось, и они уже совсем не надеялись, что придёт. От него явственно тянуло спиртным запахом.
— Так ты что же… — еле сдерживая злость, начал Мишка. — Ведь договорились в семь!
— А чего спешить-то? — ответил Заяц. — Ведь всё равно раньше одиннадцати на дело не пойдём. Так ради чего бы я это на три часа раньше припёрся?
— А машина где?
— Там возле школы в проулочке стоит.
— Так что ж ты, гад, — скрипя зубами, прошипел Мишка, и схватил Ваську руками за рубашку на груди и притянул вплотную к себе, — завалить нас всех хочешь? Поставил машину!.. Да её уже, наверно, полста человек срисовали!
— А ты зря не психуй, — отводя его руки, спокойно ответил Васька. — У меня в том проулочке, как бы тебе сказать, симпатия живёт. Так я завсегда, как приезжаю, в том проулочке машину на прикол ставлю. И все соседи об этом знают. Вот и сегодня я отметился. Никто и внимания не обратит. А вот если бы я в город приехал и там не побывал, наверняка бы кто-нибудь засёк.
Мишка отпустил его рубашку.
— Ну ладно. А выпил зачем? Напорешься на кого-нибудь и хана.
— А на кого напороться? — пожал плечами Заяц. — За город я по проулкам выскочу, а там с большака сверну на просёлочную дорогу. Туда и днём-то ни один гаишник не заглядывает, а ночью-то и тем более.
Из дома они вышли часов около одиннадцати. С собой взяли три мешка, кусачки, отвёртку и небольшой ломик. Парк встретил их, как и накануне, шуршанием опавшей листвы, только на сей раз оно показалось Женьке ворчливо-злобным. Как и вчера, светились только два окна учительской комнаты.