ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Бар на Спринг-стрит, напротив секонд-хэнда. С последним никелем в кармане я зашел туда выпить кофе. Местечко в старом стиле: опилки на полу, голые, грубо обмазанные стены. В этом доисторическом салуне собирались старики, здесь пиво было дешево и кисло, здесь время остановилось в далеком прошлом.
Я сел за столик у стены. Помню, я сидел обхватив голову руками. Я не поднял взгляда, когда услышал ее голос. Помню, она спросила: «Вам что-нибудь принести?» И я пробормотал что-то насчет кофе со сливками. Я сидел не меняя позы, пока чашка не появилась передо мной, казалось, я просидел целую вечность, размышляя о своей беспросветной судьбе.
Кофе был отвратный. Когда же я добавил в него сливок и перемешал, то подумал, что это вовсе были не сливки, потому что месиво стало какого-то серо-буро-малинового цвета. Вкус же напоминал отвратительный запах кипятящихся половых тряпок. И за такое дерьмо я должен был выложить свой последний никель? Меня это взбесило. Я поискал взглядом девушку, которая меня обслужила. Она подавала пиво с подноса столиков пять-шесть от меня. Стояла она спиной ко мне, и я видел сквозь белую блузку гладкие контуры ее узких плеч, слабый след напряженных мускул на руках и черные волосы, такие густые и блестящие, лавиной ниспадающие на плечи.
Когда она наконец повернулась, я поднял руку и помахал ей. Ноль внимания, лишь глаза слегка расширились, выражая отчужденность. Если бы не удивительный контур ее лица и восхитительный блеск зубов, она бы не была красива. Я приметил чудную белую полоску под губами, когда она улыбалась старому своему клиенту. Майяский нос — приплюснутый с большими ноздрями. Губы густо накрашены — толстые губы негритянки. Цветная. И все же она была красива и слишком необычна для меня. Раскосые глаза, темная, но не черная кожа, и грудь, которая при ходьбе волновалась так, что было ясно, какая она упругая.
Она игнорировала мои знаки. Подошла к стойке, заказала еще пива и стала дожидаться, пока тощий бармен не выдаст заказ. Ждала и насвистывала, смотрела на меня отсутствующим взглядом и продолжала свистеть. Я прекратил подавать ей знаки, но дал понять совершенно определенно, что хочу, чтобы она подошла к моему столику. Неожиданно она запрокинула голову и загадочно расхохоталась в потолок, так что даже бармен был весьма озадачен ее смехом. А она уже танцевала между столиков, направляясь к компании мужиков в глубине салуна. Бармен провожал ее взглядом, все еще недоумевая от ее поведения. Но я все понял. Смех предназначался мне. Надо мной она смеялась. Что-то было такое в моей внешности, моем выражении лица, возможно позе, что так позабавило ее. От этих мыслей мои кулаки сжались, и я стал осматривать себя, злой и оскорбленный. Коснулся волос — они были причесаны, ощупал воротничок и галстук — все было свежее и на своих местах. Тогда я сместился так, чтобы попасть в зону отражения зеркальной стойки, и увидел взволнованное и болезненное лицо, но оно не было смешным, и я озлобился пуще.
Я выдавил презрительную улыбку и стал наблюдать за ней. К моему столику она не приближалась. Двигалась вокруг да около, подходила даже к соседнему, но на большее не отваживалась. Всякий раз, когда она оказывалась ко мне лицом и ее огромные черные глаза вспыхивали все тем же смехом, я искривлял губы, давая понять, что просто глумлюсь над ней. Это стало игрой. Кофе остыл, стал совсем холодным, на поверхности образовалась молочная пенка, но я не притронулся к нему. Девушка порхала, как балерина, на своих крепких и стройных ножках, и опилки липли к ее изодранным туфлям, когда она скользила по мраморному полу.
Ее туфли — это были гуарачи, кожаные плетеные ремешки многократно опутывали лодыжки. Ужасно драные гуарачи, кожа полопалась, и ремешки расплетались. Но я смотрел на эти лохмотья с глубоким чувством признательности, поскольку они были единственным изъяном, заслуживающим критики. Сама девушка была высокая, стройная, осанка прямая, девушка лет двадцати, безупречная, если бы не эти изодранные гуарачи. Я впился в них пристальным взглядом и следовал за ними неотступно, я вертелся на своем стуле, крутил шей, чтобы не выпустить их из вида, я ухмылялся и хихикал сам с собой. Явно я получал от этого не меньше удовольствия, чем она от моей физиономии, или не знаю, что уж так позабавило ее во мне. Эффект был мощный. Постепенно танец ее сникал, пируэты умирали, теперь она просто поспешно ходила взад и вперед и в конце концов вовсе затаилась. Она была в замешательстве, я поймал ее быстрый взгляд, брошенный на ноги, после этого она уже больше не смеялась, напротив, лицо ее помрачнело, и вот она взметнула на меня взгляд, полный ожесточенной ненависти.