Я отправился в «Колумбийский буфет» на такси. Водитель подрулил к самому краю тротуара и остановил прямо напротив открытой двери. Я вылез и протянул ему двадцатидолларовую купюру. У него не оказалось сдачи. Я был только рад этому, потому что пока я искал купюру помельче в дверях появилась Камилла. Нечасто к дверям «Колумбийского буфета» подкатывало такси. Небрежно кивнув, я прошел в салун и сел за свой столик. Я перечитывал послание Хэкмута, пока она пыталась заговорить со мной.
— Вы сердитесь на меня?
— С чего бы это?
Она заложила руки за спину и опустила взгляд себе под ноги.
— Ничего не замечаете?
На ней были новые белые туфли-лодочки высоком каблуке.
— Они очень симпатичные, — я мельком взглянул на обнову и снова обратился к чтению.
Она смотрела на меня, надув губы.
— Извини, дела, — проронил я.
— Будете что-нибудь заказывать?
— Сигару, желательно из Гаваны.
Она сходила и принесла коробку.
— Четвертак.
Усмехнувшись, я выложил доллар.
— Сдачу оставь себе.
— Только не от вас. Вы бедный.
— Раньше был.
Раскурив сигару, я развалился на стуле и, уставившись в потолок, стал пускать кольца.
— Неплохая сигара за такие деньги.
Женский дуэт в глубине салуна наяривал «По волнам». Я поморщился и подвинул сдачу с сигары Камилле.
— Скажи им, пусть сыграют Штрауса. Что-нибудь из «Венского цикла».
Камилла взяла лишь двадцать пять центов, но я заставил ее забрать и остальные. Музыкантши были ошеломлены. Камилла указала им на меня. Они замахали руками, сияя от радости. Я с достоинством кивнул. Толстухи затянули «Сказки венского леса». Было видно, что новые туфли причинили Камилле боль.
В ее движениях не было прежней легкости и живости. Она морщилась с каждым шагом и стискивала зубы.
— Хотите пива?
— Хочу скотч «хайбол». «Сент-Джеймс», желательно.
Она переговорила с барменом и вернулась.
— У нас нет «Сент-Джеймс», но можем предложить «Баллантайн». Дорогой. Сорок центов.
Я заказал себе и обоим барменам.
— Не следует так сорить деньгами, — упрекнула она.
Я принял тост от барменов и пригубил свой «хайбол». Лицо мое искривилось.
— Сивуха.
Она стояла рядом, запустив руки в карманы передника.
— Я думала, вам понравятся мои туфли.
— Выглядят прилично, — вскользь отметил я, возвращаясь к чтению письма.
Камилла похромала к освободившемуся столику и принялась собирать пустые кружки. Она была обижена, лицо ее вытянулось и выглядело печальным. Я потягивал скотч, читал и перечитывал послание Хэкмута. Вскоре она вернулась к моему столику.
— Вы изменились. Совсем другой. Но раньше вы мне нравились больше.
Я улыбнулся и погладил ее руку. Она была теплая, гладкая, смуглая, с длинными пальцами.
— Моя мексиканская принцесса, ты такая очаровательная и чистая.
Она отдернула руку, и лицо ее побледнело.
— Я не мексиканка! Я американка!
— Нет, — покачал я головой, — для меня ты всегда будешь маленькой крестьянкой, нежным цветком из доброй старой Мексики.
— А ты даго, сукин сын!
В глазах у меня потемнело, но я продолжал улыбаться. Камилла кинулась прочь, неразношенные туфли сдерживали ее сердитый шаг. Мне было больно, где-то глубоко внутри, и моя улыбка выглядела, словно пригвожденная к губам. Камилла остановилась у столика возле музыкантш и принялась вытирать его, ее рука с тряпкой выписывали неистовые круги, а лицо было подобно темному пламени. Когда она бросала на меня взгляд, ненависть из ее глаз пронзала комнату, словно выпущенная стрела. Письмо Хэкмута больше не интересовало меня. Положив листок в карман, я сидел с поникшей головой. Это было чувство из недалекого прошлого, я пустился по его следам и припомнил, как испытывал то же самое, когда сидел здесь в первый раз с единственным даймом в кармане. Камилла скрылась за перегородкой. Появившись вновь, она уже двигалась легко и изящно, ступая свободно и уверенно. Девушка скинула туфли и надела старые гуарачи.
— Извини.
— Нет что ты, это моя вина, Камилла.
— Я не хотела этого говорить.
— Ты была права. Я сам виноват.
Я посмотрел на ее ноги.
— Те белые туфли очень красивые. Они совершенно подходят к твоим великолепным ножкам.
Она запустила пальцы в мои волосы, и тепло ее благодарности полилось в меня. Дыхание мое сбилось, и совершеннейшее счастье разлилось по всему телу.
Камилла снова юркнула за перегородку и вышла в белых туфлях. Маленький мускул на скулах реагировал на каждый болезненный шаг, но она мужественно улыбалась. Я наблюдал, как Камилла работает, и это созерцание подняло меня со дна и внушило чувство непотопляемости, словно бы я был маслом на поверхности воды. Потом она спросила, есть ли у меня машина. Я сказал, что нет. Оказалось, что у нее был автомобиль. Он находился неподалеку на стоянке. Она описала его, и мы условились встретиться возле него и вместе поехать на пляж. Когда я поднялся, чтобы уйти, тощий бармен с бледным лицом посмотрел на меня с еле уловимой злостью. Я проигнорировал его выпад.