Давать себе зарок больше не видится с Камиллой было бессмысленно. Два дня от нее не было ни духу ни слуха. В ночь на третий день, после того как она бросила меня на острове, я пошел в кино. Где-то возле полуночи я вернулся в отель и поднялся по старой лестнице в свою комнату. Дверь оказалась закрытой, изнутри. Я стал крутить дверную ручку и услышал ее голос:
— Сейчас, подожди минутку. Это я, Артуро.
Долгая это была минутка, раз в пять длиннее обычной. Я слышал, как она металась по комнате, хлопнула дверкой шкафа, открыла окно. Пришлось снова потеребить ручку двери. Она отворила и застыла предо мной, грудь ее волновалась, в глазах металось черное пламя, щеки горели, казалось, все ее существо переполняет живительная радость. Я даже испугался таким разительным переменам. Ресницы ее подрагивали, глаза то широко раскрывались, то закрывались. С губ не сходила игривая улыбка, обнажая крепкие зубы, плавающие в густой пузырящейся слюне.
— В чем дело? — брякнул я.
Камилла обняла меня и страстно поцеловала. Но я знал, что это неискренне. Этим всплеском нежности она преграждала мне вход. Пытаясь что-то скрыть, она не впускала меня в собственную комнату. Выглядывая из-за ее плеча, я осмотрел свое жилище. Кровать была разворошена, подушка смята, на спинке стула висел ее плащ, комод усеян гребенками, заколками и шпильками. Но все вроде бы было на месте, кроме двух маленьких красных ковриков возле кровати. Коврики находились не там, где обычно, для меня это было очевидно, потому что я всегда заботился о том, чтобы они лежали на нужном месте и утром, когда я вставал с кровати, мои ноги попадали на их мягкую поверхность.
Я отстранил Камиллу, шагнул в комнату и посмотрел на шкаф. Она всполошилась и, задыхаясь, бросилась к шкафу, загородила собой дверцу и даже выставила для защиты руки.
— Не открывай, Артуро, — взмолилась она. — Пожалуйста!
— Да какого черта ты тут делала?
Она вся дрожала, часто облизывала губы, глаза ее наполнились слезами, она и плакала и улыбалась одновременно.
— Я потом расскажу тебе, — твердила она, — только ты ничего не делай сейчас, Артуро. Не надо. Ох, пожалуйста, не надо!
— Кто там?
— Никого! — сорвалась она на крик. — Ни души! Это совсем не то, Артуро. Здесь никого нет, только ты все равно не открывай шкаф. Прошу, не сейчас. Ну, пожалуйста!
Она бросилась ко мне, почти накинулась, заключила в объятия, защищая таким образом дверцу шкафа от моих посягательств. Раскрыв рот, она поцеловала меня со специфическим пылом, это была горячая холодность, чувственное безразличие. Не нравилось мне все это. Получалось так, что одна ее часть предавала и выставляла на показ другую, чтобы скрыться самой. Я сел на кровать, она продолжала стоять между мной и шкафом. Бедная Камилла, она так старалась скрыть свое возбуждение, ну, как пьяный пытается показаться трезвым, но возбуждение было так очевидно, его невозможно было не заметить.
— Ты пьяна, Камилла. Не надо так много пить тебе.
Рвение, с которым она согласилась в том, что пьяна, тотчас заставило меня засомневаться в этом. Я внимательно посмотрел на нее, она стояла и качала головой, как нашкодивший ребенок, признающий свою вину, застенчиво улыбаясь, надувая губки и потупив взор. Тогда я встал и поцеловал ее. Да, она была пьяна, но не от виски или какого-другого алкоголя, потому что дыхание ее было совершенно свежим. Я усадил ее рядом с собой на кровать. Экстаз плескался в ее глазах, накатывая волнами, жаркая истома ее рук и пальцев сдавила мне горло. Прижавшись губами к моим волосам, она прошептала:
— Если бы ты был им.
И вдруг издала истошный вопль, пронзительный, царапающий стены.
— Ну почему ты не он?! О, Господи, почему же?!
Она набросилась на меня и стала охаживать кулаками по голове и справа, и слева, и при этом еще визжа и царапаясь в приступе слепой ярости против судьбы, которая на могла переделать меня в ее Сэмми. Я схватил ее за руки и заорал, требуя успокоиться. Бесполезно. Тогда пришлось зажать ей визжащий рот. У нее стали вылезать глаза из орбит — не хватало дыхания.
— Отпущу, если пообещаешь, что не будешь орать, — сказал я.
Она кивнула, я оставил ее на кровати, а сам отошел к двери и прислушался: не всполошилась ли хозяйка? Камилла, уткнувшись лицом в подушку, плакала. За дверью было тихо. Я на цыпочках двинулся к шкафу. Должно быть, инстинктивно она повернулась. Лицо, мокрое от слез, глаза как мятый виноград.